Свободен (СИ)

Слишком давно, чтобы быть правдой

          – Смотри, это – похоже на корову.

          – На корову? Тогда – то, во-о-он то, пусть будет козочкой. А они подружатся? С коровой...

          На широком больничном подоконнике – два тоненьких ребячьих силуэта, запрокинув вверх лица, рассматривают белые замысловатые облака на летнем небе. Открытая форточка: ветер ерошит волосы на светлой и тёмной головках.

          – Пацаны, гляньте, что Сидор учудил с нашим бездомным?! Как голубки воркуют... Слышь, Сидор, с бабой надо на небо таращиться!

          Черноволосый парнишка, тот, что постарше, отлипает от стекла, оглядывается и всё ещё восторженным, не остывшим от детских безыскусных фантазий взглядом смотрит на вошедшую компанию из четырёх мальчиков. Во главе, как всегда – Юрец-длинный.

          – Так к тёлке подкатывают, идиот. А ты?..

          – Мы с Димой просто... А что, нельзя? – он безотчётно боялся этого длинного, хоть и пытался огрызаться.

          Со слишком высокого для своего роста подоконника, спустившись сначала на стул, а после – на пол, спрыгнул маленький Дима и бесстрашно подошёл к старшему мальчику:

          – Пошли с нами... там облака, там козочка с рожками... Пойдём, посмотрим вместе.

          Он уже тянул его к окну. Юрец, как загипнотизированный двинулся за мальчиком:

          – Ну и что... – будто случайно толкнув локтём Игоря, он опёрся ладонями о подоконник и поднял голову. – Ну и где твоя коза, заморыш?

          – Вон там, рядом с коровой, видишь?

          Все медсёстры называли его не иначе, как Димуля. Белые, точно льняные волосы крупными колечками, большие голубые до прозрачности глаза, маленький носик. Он был красив той детской игрушечной красотой, что грозила с годами, если повезёт, превратить его в самого обычного нескладёху. А уж если судьба захочет пошутить и отыграться по полной за так щедро отмеренную с самого рождения миловидность, то в самого настоящего урода. Обычное дело – гадкий утёнок наоборот. Но тогда, на сущего ангелочка все любовались и умильно качали вслед головами, когда он шёл в столовую или сидел, болтая ногами, на банкетке у процедурного кабинета. Димулю любили и жалели всем отделением: лучшая порция в столовой – ему, яблоко, оставшееся от полдника – вечером уже лежит у него на тумбочке, даже таблетки ему приносили в специальном ячеистом контейнере, разделённым перегородками на четыре отсека (с пока нечитаемыми для него надписями "утро", "день", "вечер", "ночь"), а не в простом пластиковом стаканчике, как всем остальным в палате.

          "Бедный мальчик... Такой ласковый и такой несчастный... Детдомовский…" – раздавалось то тут, то там. Каждый в отделении, проходя мимо Димули, норовил погладить его по голове. Его любили все взрослые, но не дети. Мальчики в отделении – не замечали, девочки видели в нём врага-соперника сразу в двух ипостасях своей только-только зарождающейся женской природы: в борьбе за первенство по красоте и за любовь больничного персонала. У него был один друг – Игорь Сидоров, угодивший в больницу аккурат на следующий день после своего седьмого дня рождения, за неделю, до Димули.

          Первое время Игорь только и делал, что плакал в подушку: тосковало сердце без мамы, рвалось домой, в свою родную комнату, на родную кровать и чтобы непременно – ночник, маленькая светящаяся ёлочка, убаюкивающе мерцал на тумбочке... Пока не положили к ним в палату пятилетнего Диму; он был самым маленьким по возрасту. Игорь успокоился, посветлел глазами, оттаял, потянулся к тихому мальчику. И сразу, словно по волшебству, незаметно полетели дни, и теперь он уже со страхом ждал выписки: как он будет тогда без него, без Димули?

          Какое-то мгновение Юрец как будто что-то выискивал в небе, потом, точно очнувшись, грубо оттолкнул малыша. Развернулся к окну спиной и с толчка, с разбега взлетел, запрыгнул на свою кровать:

          – Игоряшечка, деточка, знаешь, кто облачка разглядывает? – Юрец подпрыгивал на матрасе в такт своим словам. – Ладно... мал ещё... Слышь, тупяк недоразвитый, ты мужик или нет?! Мужики, мотайте на ус...

          Перестав терзать своими мощными подскоками тощий матрац, безнадёжно сплющенный несчётным количеством детских тел, он повернулся к своей свите, оставленной у порога: дети, затаив дыхание, чуть ли не с благоговением смотрели на длинного Юрца и ловили каждое его слово. Только маленький Дима, потирая ушибленную попу от встречи с полом, поскуливая, заползал на свою кровать. Пару раз, тихонько всхлипнув, он спрятался от всех под одеялом: залез с головой, подтянул ноги к подбородку и закрыл глаза – ему было больно и обидно.

          – ...Мужик – сила! Мужика все слушаются, потому что он врезать может. У настоящего мужика и тёлка... ну... то есть девчонка нормальная! – великий кормчий занимался просвещением своей паствы в адаптированной, доступной для их разумения форме. – Ясно вам, мелочь? А этот, – обкусанный палец Юрца воткнулся в Игоря, – отстой, он – не мужик!..

          Он ещё что-то говорил, но тот, который "не мужик", уже не слушал, он, сжался у стены, напуганный и смятый всем происходящим: "Не мужик?.. Но я же мальчик, значит, когда вырасту должен стать мужиком. Почему он так?.."