Свободная ладья

Нет, конечно, не городской он человек, многолюдье утомляет его. Раньше накопившаяся усталость быстро рассеивалась, стоило ему в выходные побродить с ружьём часа три-четыре, но сейчас с каждым днём всё меньше мест для таких прогулок. Уехать? Но – куда?

А тут ещё непонятная ситуация с сыном, живущим «на два города» – то у отца, то у матери. Институт экономики, куда Алексей поступил, ему, видимо, стал неинтересен; друзья у него в основном здесь, с тех лет, когда учился в школе; и хотя он сам выбрал, с кем жить после родительского развода (не задумываясь сказал: «С мамой в Кишинёве»), всё чаще приезжает в Бельцы.

Вначале Бессонова коробило всё – и выбор сына («Да, конечно, у отца тяжёлый характер, – обличал себя, – с мамой жить легче»), и та лёгкость, с которой Лучия Ивановна соглашалась на челночные вояжи Алексея. Но смирился, услышав от неё упрёк в том, что он, Бессонов, весь свой «учительский дар общения» тратит на чужих сыновей, обделяя своего.

И в самом деле, стал замечать за собой: с чужими никогда не утрачивает чувства такта, держит дистанцию, позволяющую вести диалог на равных, без авторитарных вспышек, какие возникают у него в отношениях с сыном. Ну а как соблюсти с ним эту пресловутую дистанцию, не вспылить, не сорваться на крик, когда на твоих глазах сын из-за инфантильного недомыслия и упрямства старается жить поперёк родительской воли? Да, конечно, Алексей, может быть, потому и втянулся в челночный образ жизни, позволяющий ему лавировать меж двух родительских полюсов.

На конечной остановке, у сквера, Бессонов вышел, пересёк городскую площадь, постоял под шелковицей, в кроне которой на днях видел двух горлиц. Сейчас их там не было, зато внизу, на тротуаре, топтались упитанные голуби, не боясь шаркающих ног прохожих. «Прикормленные, почти ручные», – подумал о них с неприязнью Бессонов и снова уличил себя в том, что так и остался тоскующим по диковатой природе жителем села, несмотря на свою уже довольно долгую жизнь в городе.

В институтском, многолюдном в этот час, фойе он задержался у доски объявлений, обшаривая глазами её пёстрое пространство и не находя афиши «Горизонта». Сняли? Кто посмел? И – почему? Прошёл, как всегда – размеренным шагом, на свою кафедру, в конец гулкого коридора, церемонно кивая на каждое приветствие.

В двух тесных комнатах, заставленных столами и книжными шкафами, толпились преподаватели. Разговор был общий, из тех, когда почти все говорят одновременно, каким-то образом успевая улавливать ход коллективной мысли. Заведующий кафедрой, щуплый старичок в круглых очках, увидев Бессонова, провозгласил:

– А вас, голубчик, опять Марк Григорьевич просил зайти. Сразу, как появитесь.

Поднимаясь на второй этаж, он прикидывал, о чём на этот раз пойдёт разговор. О переносе (или – отмене) вечера миниатюр? Зачем? Что за нелепость?!

В приёмной ректора томились люди, но, увидев Бессонова, Роза Самойловна торопливо кивнула ему седыми, слегка вздыбленными буклями и юркнула в кабинет, плотно прикрыв за собой двустворчатую, обитую дерматином дверь. И тут же появилась:

– Проходите!

Ректор был не один. Справа от его стола, спиной к окну неподвижно сидел массивный человек, кого-то Бессонову напоминавший. Кого? Спортивная выправка. Внимательно-спокойный взгляд. Лет около сорока. Да-да, где-то встречались. Уж не на охоте ли?

Поднявшись из-за стола, Марк Григорьевич произнёс странную фразу:

– Ну вот он, весь в вашем распоряжении, беседуйте. А я отлучусь по срочному делу.

Выходя, ректор плотно затворил за собой дверь.

5 Агенты влияния

– Присаживайтесь, Александр Алексеевич, – по-хозяйски предложил незнакомец, кивнув на стоявший напротив стул, и плавным жестом извлёк из внутреннего кармана пиджака развёрнутое на несколько секунд удостоверение.

Бессонов успел увидеть аббревиатуру КГБ СССР и имя – Иван Евсеевич Морандюк. И тут же вспомнил: серенький январский день позапрошлой зимы, овражистый склон, по которому рассыпалась цепочка охотников, подковой выцеживавшая из припорошённого лёгким снежком кустарника предполагаемый волчий выводок. Но вместо опасного зверя из-под куста вывернулся заяц. Панически петляя, он нёсся вдоль «подковы», и соскучившиеся стрелки в азарте палили по нему, промахиваясь.

Заяц уже почти миновал всю цепочку, оказавшись на открытом месте, и тут последний с краю стрелок гулким дуплетом подсёк его. Перевернувшись в последнем прыжке, зверёк упал в снег, пятная его кровью. Он ещё судорожно перебирал лапами, когда подстреливший его охотник, подбежав, поднял за уши – под шутливо-завистливые восклицания остальных. Александр Алексеевич был единственным, кто в этой цепочке не стрелял. Удачливым же стрелком оказался вот этот человек, внимательно разглядывающий сейчас доцента Бессонова.

– Вы по-прежнему так же метко стреляете, Иван Евсеевич? – спросил его Бессонов улыбаясь. – Кажется, тот заяц был последним на наших бессарабских холмах.

– Я вас тоже тогда запомнил, – ответил ему Морандюк со сдержанной улыбкой. – Хотя вы и не стреляли.