Свободная ладья

В тот день Витька наблюдал, как под умелым ножичком Генки Косого сучковатая уродина превращается в изящное орудие убийства, и вдруг услышал: кто-то спрашивает номер его квартиры. Поднял голову. Посреди двора стоял человек в кепке, в сереньком потёртом пиджаке, с фибровым чемоданчиком в руках. Соседка, толстуха Клара, сидевшая в потрёпанном дерматиновом кресле у своего крыльца, увенчанного гудящим примусом, указала на Витькину дверь, и человек, постучав, вошёл. Следом за ним, помедлив в нерешительности, направился и Витька.

Человек сидел у них за столом, без кепки, и, вынув из раскрытого портсигара половинку сигареты, вставлял её в костяной, обожжённый по краю мундштук. Руки его тряслись, сигарета крошилась. Анна следила за этой операцией так, будто от того, чем она завершится, зависела её судьба. Наконец сигарета была вставлена. Щёлкнув зажигалкой, человек закурил и, взглянув на торчащего у дверей Витьку, сказал хриплым прокуренным голосом:

– Ну вот он я, приехал. Что, сильно изменился? Не узнать?

Поверить в то, что это его отец, Витька сразу не мог, хотя сидевший за столом немолодой уставший человек в потёртом на локтях пиджаке отчасти всё-таки был похож на того, красовавшегося на комоде, с тросточкой. Глубоко затянувшись и выпустив дым, отец положил мундштук на пододвинутое Анной блюдечко, щёлкнул замком чемоданчика и вынул оттуда пилотку.

– Примерь. Подойдёт?

Пилотка была великовата, но Витьке понравилась. Он, правда, ждал, что вслед за пилоткой будет извлечена и гимнастёрка с орденскими колодками, но этого не случилось. Отец, наверное, скромничает, предположил Витька.

А на другой день, 9 Мая, Иван прислал за ними совхозную полуторку, и широколицый парень в рубашке с закатанными рукавами повёз их, чертыхаясь на каждой колдобине, через весь город. На самой его окраине, где дома тонули в садах, полуторка въехала в заросший травой двор. Здесь, на ступеньках веранды, их ждал Иван. Прихрамывая, он спустился навстречу спрыгнувшему из кузова Семёну. Они постояли обнявшись. Витька, выбиравшийся с мамой из кабины, заметил, как дрожали плечи отца, как Иван похлопывал его по спине со словами «Не горюй, наладится».

В доме, за длинным столом, их ждали. День был особенный, Иван по этому случаю привинтил к гимнастёрке ордена, прицепил звенящие медали и, когда все расселись, произнёс короткую речь, предложив выпить за победу. Пили стоя, отодвинув стулья. Потом кричали «ура!». Потом ели и пели. Ели мамалыгу – душистую кукурузную кашу, запивая красным столовым. Пели привезённые с собой из Саратова песни.

Анна в своём праздничном шуршащем платье спела «Синий платочек», подыгрывая на гитаре. Ей сразу стали разноголосо вторить, но Иван шикнул, чтоб не мешали. После чего последовала песня – «Ночь коротка». А когда Анна запела «Степь да степь кругом», удержаться было невозможно, подтянули все, и Витька преисполнился гордостью за свою смелую и красивую маму, затеявшую такой концерт.

Он смотрел на лица поющих, они ему очень нравились, но будто споткнулся, взглянув на отца, молча сидевшего рядом с Иваном. Вспомнил про гимнастёрку. Ну, раз отец её не надел, значит, у него её нет. Как нет и орденов. Поэтому и сидит ссутулившись, ни на кого не глядя, словно бы переживая минуты позора.

С того дня почти каждую ночь Витька просыпался на своём топчане от сиплого отцовского шёпота. Родители отгородили его от своей кровати громоздким комодом, но это не мешало ему слышать их разговоры. Отец жаловался маме на тупоголовых чиновников, не берущих его на работу из-за «пятна в биографии». «Вместе со мной в плен попали сотни тысяч, – говорил он. – Они, то есть те из них, кто выжил, теперь что, люди второго сорта?» Мама обещала поговорить с Иваном, у которого есть хорошие знакомства, но отец продолжал сердиться. Предлагал уехать: «Здесь русских школ мало, вакансий нет, а кому я нужен без молдавского языка?»

Днём он куда-то уходил, возвращался раздражённый. Читал газеты, что-то в них подчёркивая. С соседями был насторожён, словно ждал подвоха. Сыну, собравшемуся к ребятам, под клён, говорил: «Опять ты к хулиганам?» За ужином, выпив принесённого Анной вина, вначале веселел, но, пустившись в воспоминания, становился агрессивен. Теперь от него доставалось не только чиновникам, он костерил «за самодовольство» и тех, кто носит ордена и медали – якобы «напоказ».

Время от времени Витька ловил на себе его отчуждённо-изучающий взгляд; в этот момент ему казалось, что отец и его за что-то мысленно критикует.

Как-то Анна предложила мужу: вырыл бы погребок у крыльца, еду от жары прятать – так многие соседи делают. Семён раздумывал день, на другой выпросил у соседей лопату, стал рыть яму под окном. Ему сказали – нельзя близко к фундаменту, он, поблагодарив за совет, всё-таки сделал по-своему. И перестал здороваться с соседями.