Свободная ладья

…Как-то вдруг подсохли тропинки, ожила трава у заборов, и ошалевшие синицы безостановочно затенькали под окном, но лёд на Днестре почему-то не шёл. Виктор спрашивал у деда Георгия – когда? Дед скрёб коричневым пальцем серебристую щетину на сухом остром подбородке, успокаивал, сбиваясь на владимирский говорок:

– Пойдёт скоро – задержался маленько. Говорят, рыба подо льдом задохлась… – И советовал: – Ступай, бэете, погляди.

Подтаивать лёд начал там, где всегда, – на песчаной отмели, намытой ручьём из оврага. Теряя свинцовый цвет, лёд здесь становился белёсым, истончался, пока наконец не блеснула в нём первая промоина. Но рисковые рыбаки-зимники всё ещё выбирались ниже по течению на потемневший серый панцирь, прорубали топорами метровые «окна» и, вычерпав осколки, опускали в воду широкие сачки. Дождавшись всплывавшую подышать рыбу, выбрасывали на лёд, полусонную от замора, собирали в мешки и несли по домам и на рынок.

Именно в эти дни сбылась наконец мечта местных рыбаков: был пойман сом-легенда, сом-разбойник, сом-великан, в которого отнюдь не все верили. Сом рвал лески, ломал крючки, хватал домашних уток, таскал за собой лодки, как казалось многим, лишь в воображении рассказчиков. Но он был на самом деле, проделывая всё это в излучине Днестра, в полусотне шагов от сельского клуба – в илистом омуте, где и утратил к весне подвижность и силу от недостатка кислорода.

Первым его увидел тот самый почтарь Пасечник, чью лодку сом таскал прошлым летом против течения. Пасечник, шедший с сумкой, набитой газетами, пересекал овраг и, остановившись на мосту прикурить, увидел на отмели, в сверкавшей на солнце промоине, чёрное бревно. Спустился к воде. И тут же, оставив на берегу сумку, побежал созывать людей.

Сома тащили баграми, зайдя в воду в высоких резиновых сапогах. Его выволокли на плоский здесь берег, окружили плотной толпой, стали считать торчавшие в замшелой пасти крючки с обрывками лески. Насчитали восемь. Сом смотрел на всех маленькими сонными глазками, похожими на крупную дробь, и вяло постукивал по песку длинным гибким хвостом, оперённым белесоватым плавником. Разделывать его никто не решался. Сомневались, годится ли в пищу – очень стар. В конце концов сома погрузили в подогнанную к воде полуторку – пришлось откидывать борта, так он был тяжёл, и отвезли в ближайший город Бендеры, на консервный завод. Вес чудища, зафиксированный там, был равен 102 килограммам, о чём Пасечник и год и два спустя вспоминал с такой гордостью, будто откормил его сам.

Витька Афанасьев и Мишка Земцов, возвращаясь из школы, успели увидеть лишь, как сома затаскивали по слегам на полуторку – подпирая его досками и руками, как он, влажно-сизый, тяжело перекатился в кузове, блеснув белым брюхом, и вдруг, будто опомнившись, изогнулся, разевая пасть, и хрястнул хвостом по спешно поднятым бортам. Этот эпизод они пересказывали несколько дней, причём Мотик утверждал, будто сом оказался таким тяжёлым, потому что при разделке на консервном заводе у него в брюхе обнаружили пушечное ядро турецких янычар, которое он, надо полагать, по глупой жадности, заглотнул ещё триста лет назад и не мог от него освободиться. Мотика подняли на смех, но его версию про пушечное ядро пересказывали с азартом.

Усидеть на уроках теперь было особенно трудно. Отвлекало всё: синий клочок неба в окне, воробьиный гвалт в сплетениях голых веток, колокольчиковый смех рыжей Риммы и крендельки Катиных косичек, аккуратно сплетённые под затылком. «Надо же, совсем как у мамы!» – снова удивился Витька.

Он тут же вспомнил, как недавно застал мать читающей письмо, пришедшее отцу из Саратова: склонившись над листком, развернутым у швейной машинки, она будто заглядывала в бездонную яму, а на лице – странная смесь ужаса и радости.

– У него там сын, – вдруг сказала мать Витьке, – всего лишь на полгода младше тебя! Я так и знала…

Мать не стала объяснять, что именно знала, но, сосредоточив свою сыщицкую мысль, он понял: через полгода после того, как он, Витька, там, в саратовском Заволжье, родился, у него появился брат. Только – где-то в другом доме. И у другой женщины. То есть уже тогда, за год до начала войны, отец метался из одного дома в другой, как здесь переезжал с места на место в поисках чего-то несбыточного. А теперь, после стольких лет, после мытарств по южным селам Молдавии, та женщина предлагает отцу, бросив их, вернуться в Саратов.

Обида на отца, на его тайную предательскую переписку готова была овладеть Витькой, но противоестественная смесь ужаса и радости на лице матери озадачила его: почему – радость? Потому что предугадала это предательство? И, может быть, желала его? Но как такое может быть, не понимал он: жить с человеком, желая, чтобы он тебя предал?