Свободная ладья

Вмешалась мать, окликнув его из кухни. Треснув дверью, отец ушёл, о чём-то долго там говорил, всё больше раздражаясь, наконец затих.

Мать на минуту заглянула в комнату, лицо – вот-вот заплачет. Суетливо протирая тряпкой патефон, сказала сыну свистящим шёпотом:

– К нам дядя Володя из Саратова едет. Ты хоть при нём отца не позорь.

12 В чём виноваты дворяне?

Из дневника пионера шестого класса Виктора Афанасьева:

Опять все были у Мусью. Говорили о драке. Мусью осудил, сказав, что рукоприкладством занимаются люди, не способные мыслить. Яценко обиделся: «А что тут мыслить, если он меня быком изобразил?» Я – ему: «Потому что упрямый как бык. И – дерёшься со всеми…» И мы опять чуть не подрались. Мусью примирил нас, сказав, что мы оба не правы. Яценко должен бороться не с теми, кто указывает на его недостатки, а с самими недостатками. А у меня задача – изжить грубость в рисунках и стишках.

Обсудили, с чего начнём ремонт лодки. Потом я советовался с Мусью, как натаскивать щенка. И ещё спросил, в чём виноваты дворяне, будто бы погубившие Россию. Мусью долго молчал. И сказал наконец, что они в самом деле виноваты в гибели прежней России, но сейчас она, пройдя через испытания, возрождается. А про «пионерские мозги» (так отец мне без конца говорит) Ал. А. сказал: «Скорее всего это шутка. Немножко обидная, но – не очень».

Интересно, когда я в седьмом классе вступлю в комсомол, отец скажет, что мои мозги стали «комсомольскими»?

13 Проклятые сны

В ту ночь Анна проснулась в третьем часу. От окна на швейную машинку с неубранным шитьём падал квадрат лунного света, но разбудило её не это: опять муж скрипел зубами. Взглянув, увидела: шея судорожно вытянута, взлохмаченная голова откинута. Стонет во сне.

Анна тряхнула его за плечо, и он вдруг рванулся из-под её руки, забормотал неразборчиво, трясясь крупной дрожью. Проснулся наконец.

– Опять проклятый сон…

Встал. Оделся.

– Пойду покурю.

В накинутом на плечи пальто вышел на крыльцо, заглянул в дощатое строение за углом дома, вернулся, но в дом входить не стал. Курил, вслушиваясь в накатывающий из речной поймы лягушиный грай. Вспоминал подробности навязчивого сна: как всегда, бежал он вдоль длинного каменного забора, по длинной чужой улице, в чужой враждебной стране, а тот, на мотоцикле, за ним упорно гнался. Ноги ватные, как бы в чём-то вязнут. А сзади наплывает шлемофон с пластмассовыми очками, перчатки с раструбами, сверкающая фара бьёт в спину колючим столбом света. Сейчас рычащий механизм размажет Семёна по забору… Сердце колотилось у самого горла, когда жена разбудила его.

Сон повторялся с военных лет. Тогда, в 42-м, в лагерных мытарствах Афанасьева образовалась трёхмесячная передышка – его взял к себе в работники богатый немец. В тот день пленных выстроили на плацу, ничего не объясняя. Вдоль ряда шла сопровождаемая офицером группа необычных здесь, одетых в гражданское, немцев. Плечистые, упитанные, они вдруг подходили к пленному вплотную и резко толкали в грудь. Если он не падал, его подробно осматривали и даже ощупывали, особенно – руки. Как у лошади, отворачивали губы, заглядывали в рот – здоровы ли зубы. И кивали офицеру. Пленного отводили в сторону, подталкивая в спину: «Шнель, шнель!» («Быстро, быстро!»)

Так Афанасьев оказался в сельском поместье. Работа была с детства привычной: ходил за скотиной, топил печи, мел двор дочиста (хозяин проверял, не осталось ли мусора). Там, в поселке (аккуратные каменные домики с палисадниками и цветниками), среди пока не призванных в армию подростков был один, веснушчато-рыжий, с белёсыми, навыкате, глазами и неподвижным ртом, будто никогда не открывавшимся, – нацист-фанатик, ненавидевший русских. Он подстерегал Афанасьева, выходившего на улицу, и молча гонялся за ним на мотоцикле, норовя сбить.