Свободная любовь

– Это мы тоже с Мачильским пытались интеллектуально разговаривать. Когда был первый съемочный день, он показал мне первый кадр. Я посмотрел: у тебя что, будет холодное изображение? Он: почему холодное? Я: ты знаешь, я люблю тепло-золотистое. Он немножко помолчал и говорит: будет тепло-золотистое, сейчас это делается на компьютере. Вот и вся высокая философия.

– Ты любишь красивую картинку. Один из самых моих любимых фильмов, который не на слуху, «Чужая Белая и Рябой»…

– Я никогда не забуду, как ее назвал Сергей Федорович Бондарчук. Он очень ревниво относился ко мне. Хорошо, но ревниво. Он рассказывал уникальную историю, как посмотрел фильм «Сто дней после детства». Вышел с «Ленфильма», где снимал свою какую-то суперпостановку, в ужасном настроении. Так бывает после просмотра собственного материала. Дождь идет. Противный. Лужи. Пошел налево, а там был кинотеатр «Аре» и на нем афиша: «Сто дней после детства». А он время от времени испытывал живую ненависть к молодым кинематографистам. И он решил окончательно изгадить себе настроение. И купил билет! Представляешь Сергея Федоровича Бондарчука, покупающего билет в кинотеатр «Аре»! Кинотеатр пустой. В зале два алкаша. Один в левом углу, другой в первых рядах. Он сел посередине. Стал смотреть. Потом рассказывает: у меня все время спазмы были, мне все время отчего-то хотелось плакать… А когда вышла картина «Чужая Белая и Рябой», замечательный оператор Павел Лебешев мне рассказывал, Бондарчук стоит, а Паша мимо пробегал, и Бондарчук спрашивает: Паш, ты эту, своего товарища, новую картину видел? А все боялись Бондаря страшно. Он действовал на нас, как удав на кролика. Какую картину, кого? Ну эту, «Косая Сирая и Хромой»?.. Так во мне «Косая Сирая и Хромой» живет до сих пор.

– Фильм был очень красив. Не в смысле слащавости, а такая правда послевоенного детства. У меня, как у Сергея Федоровича, сердце сжималось, хотелось плакать именно от красоты этой вещи.

– Там был великий писатель Борис Ряховский, по повести которого снималась картина. Там был выдающийся оператор Юра Клименко. Я очень хотел, чтобы было волшебное изображение, и оно было. Там был Марксен Яковлевич Гаухман-Свердлов, потрясающий художник. Конечно, я был со всех сторон подперт гениями, мне и деваться было некуда.

Самый большой облом

– Народ интересуется, какой у тебя в жизни был самый больший облом, и отчего ты получаешь удовольствие, а отчего грустишь?

– Самый большой в жизни облом – сама жизнь. И она же, наоборот, тот самый источник удовольствия, от которого я получаю все перечисленное. Я не знаю, драма это или комедия, я понимаю, что хожу на курс комедии и драмы, и понимаю, что это одновременно.

– Сережа, ты придумал термин «Слабо Умное Кино», а я придумала тоже термин для твоего кино – «биосинема». То есть биографическое кино. Ты снимаешь как бы свою внутреннюю жизнь, зная поэзию, зная живопись, любя музыку, то, от чего тебе больно и от чего радостно, ни в чем не понижая планку, а эти фильмы оказываются еще и культовыми. В чем секрет?

– Честное слово, у меня нет такой жизненной задачи – попасть в струю, даже если струя очень хорошая. Жизнь движется естественным порядком, и образуется какая-то система обстоятельств, которая повергает меня именно в это, а не во что-то другое. Ну, допустим, мы с Таней Друбич сделали около десятка картин. Именно потому, что у меня есть Таня Друбич, сама по себе огромная драгоценность, потому что она уникальная женщина и актриса. И это как-то лично связано со мной. Таня Друбич – целая система личных отношений, очень сложных, очень… Да та же история – драма и комедия.

– Музыку к «Одноклассникам» написала Анна Соловьева. Какая-то фамилия подозрительная – кто она тебе?