Свободная любовь

– Ну это же шли годы и десятилетия. Я никогда не торопился. В результате получилось много. В последние годы я вышел на авторские программы. В театре они неприменимы, а в театре одного актера применимы. Потом принес свою пьесу в театр… Два человека определили мой переход к соединению профессий. Первый из них был Товстоногов, живой, именно тот, кто потом не мог простить, что я перешел в режиссуру. Второй – Михаил Чехов, через книжки. Это тяжело, одно давит на другое, но я понял, что это мой путь. Взгляд изнутри и взгляд снаружи.

– Ты ведь ушел с каким-то скандалом…

– Ни с каким не скандалом. Ушел с объятиями, со слезами и с ужасом, что ухожу. У нас был с Товстоноговым эстетический разлад, но он мог быть преодолен, потому что я не мыслил себе жизни без БДТ!..

– Ты конфликтный человек?

– Я? Нет. Но я упрямый. Конфликт был с КГБ и с партийными организациями.

– Потому что ты выступил против ввода наших войск в Чехословакию?

– Я не выступал. Я присутствовал там.

– Где там?

– Я был в Праге.

– То есть ты видел, как входят танки?

– Я все видел. Ты не читала мои книжки. Я это писал.

– Скажи хоть два слова.

– Ужасно. Ужасно. Я был на маленьком фестивальчике в жюри, от Союза обществ дружбы, и обязан был писать отчет после возвращения…

– И что ты написал?

– Я написал, что не видел никаких оснований к тому, что случилось.

– И тогда начались разногласия с КГБ?

– С КГБ начались разногласия через пять лет после этого. Имело ли это значение, не знаю. Меня запретили. Полный запрет на все, кроме работы в театре. Но это повлияло и на работу в театре. Это длилось долго.

– А причина?

– Не знаю. Скорее всего, это было влияние кого-то из людей, мне знакомых, но я не знаю, кого.

– Кто-то доносил?

– Доносить на что? Что я был достаточно свободомыслящим? Так я был открыто свободомыслящим. Участвовал ли я в тайных кружках? Никогда.

– Ты был такой полудиссидент?

– Для них да, в реальности нет.

– И тебя не интересовало, почему тебя запретили?

– Меня очень интересовало. Я был в ужасном положении.

– Им не нравилось, что ты читал Бабеля, Булгакова?

– Ну да, эти писатели не были героями дня. Ну и что?

– Но теперь-то можно узнать, что это было?

– Нельзя. Это тайна жизни.

Маски

– Твои взаимоотношения с действительностью – каковы? Ну как мы соотносимся с действительностью: принимаем или не принимаем, нервничаем, раздражаемся, выступаем или молчим и не замечаем. Ты помудрел в этом плане? Или это не мудростью называется, а как-то по-другому..

– Я был активистом. По молодости убежденным комсомольцем, потом перестал им быть. Я никогда не вступал в партию, упирался, не шел. Я не был диссидентом, но я был общественным деятелем. Я возглавлял всякие там секции. Было время такое. А потом это прошло. Не просто прошло, а мне показалось, что это скорее тщеславие, скорее выгода, чем тот результат, к какому якобы стремишься.

– И ты честно себе это сказал?

– Честно себе это сказал. Да я и не особенно говорил. Просто стало скучно. Как мне скучны все фестивали, все премии. Стало просто невыносимо.

– Почему?

– Не знаю. Мне кажется, это ужасная трата времени и обман. Главное – обман. Маски.

– Обман кого – людей или себя?

– Сперва людей. Я, дескать, все знаю, а людей заморочили. А потом и себя.

– А что тебе не скучно?

– Кроме этого, все остальное не скучно. Застолье – очень скучно. Когда-то было интересно, сейчас нет. Началось с перестройки. С реальной возможности иметь собственную точку зрения и выявлять ее. А конкретно, с пьесы Гоголя «Игроки», которую я поставил на сцене МХАТа. Игроки – где все люди не те, за кого себя выдают, надетые маски. Гоголь, потом Ионеско через два года. И так далее. Все на тему о масках, которые прирастают, и в зеркале ты видишь не свое лицо, не узнаешь себя, как я сейчас себя не узнаю. Отодрать нельзя, уже все, приросло. Эти приросшие маски я вижу в череде фестивалей, того, сего…

– Мы видим их в телевизоре ежедневно…