Свободная любовь. Очарование греха

Вдруг Анзельм проснулся, и взгляд его упал на Ренату.

— Что с тобой? — спросил он.

Рената улыбнулась и провела рукой по его волосам. Он потянул ее к себе, но она лежала неподвижно и испытующе глядела на него. Он повторил свой вопрос. Рената взглянула на небо и прошептала:

— Ты такой практичный.

Она, краснея, сжала его руку.

Все утро они строили планы путешествия. В первой половине января они собирались ехать на юг, в Италию, Грецию, даже в Малайзию. Рената жаждала увидеть те страны, о которых читала столько сказочного. Анзельм избегал разговоров о том, что с прошлого вечера лежало у него на душе. Свобода была для него пустым словом; кто не испытал подчиненности, тот ничего не знает о свободе. А свобода, как ее понимала Рената, казалась ему синонимом нестабильности, мучительной для него, пока он до безумия любил эту девушку. Таким образом, в нем говорила не столько боязнь общественного осуждения, сколько эгоистическое стремление упрочить свое обладание. Вандерер был слишком мягок, чтобы энергично настоять на своем, и к тому же боялся разрушить иллюзии Ренаты насчет его характера и взглядов. Поэтому Анзельм старался прикрыть все непроницаемым покровом нежности, не позволявшим Ренате видеть его насквозь, но делавшим и его самого близоруким по отношению к ее внутреннему миру. Он нанял элегантную коляску, чтобы она могла выезжать, подписался на модные журналы и заказал дорогие туалеты в Париже; приобретал дорогие старинные вещи, которые ей случалось похвалить мимоходом; накупил мольбертов, полотна и красок, но оказалось, что Рената потеряла охоту к живописи. Когда девушка в первый раз взяла здесь в руки кисти и палитру, чтобы срисовать из окна уголок озера и опушку леса, ею овладело странное отвращение к работе. Даже к новому роялю, который Анзельм выписал из Вены, она не проявила ни малейшего интереса. Она любила проводить целые часы в праздности, читая романы, героинями которых были женщины.

Однажды Анзельм сообщил Ренате, что сегодня познакомился в клубе с Грауманом, возвратившимся из своего таинственного путешествия.

Рената испугалась, но постаралась убедить себя, что это известие ей безразлично. Она равнодушно пожала плечами и ушла в свою комнату. Девушка села за письменный стол, нарисовала что-то пером, посмотрела в окно, попробовала полистать иллюстрированный журнал. Но непреодолимое беспокойство не покидало ее. Услышав, что Анзельм уходит из дому, она подошла к окну, спряталась за гардиной и долго смотрела ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом дороги. Потом она сошла вниз и села за рояль. Но играть не хотелось. Она задумчиво ходила взад и вперед по комнате; стемнело, но она не просила зажечь свет.

Анзельм возвратился и был очень удивлен, найдя ее в темноте.

— Я привел к тебе гостя, Рената! — оживленно воскликнул он и быстро зажег лампу. Рената увидела подходившего к ней с изысканною вежливостью Петера Граумана. Он поцеловал машинально протянутую ему руку и не подал ни малейшего вида, что они встречались раньше.

3

После ужина Петер Грауман с ученым видом заговорил о том, что в низших слоях народа, где люди все еще следуют своим инстинктам, царит гораздо большая воля к счастью.

— Воля к счастью? — спросила Рената.

— Да, волей к счастью я называю забвение всех предрассудков, стоящих на пути непосредственного чувства.

— Вы правы, — заметил Вандерер, — эти люди еще дерзают действовать по первому импульсу.

— Чем выше вы поднимаетесь по общественной лестнице, тем меньше становится непосредственности, потому что выродившиеся или, если хотите, утонченные натуры людей высшего круга не могут жить чувственно-здоровою жизнью. И если кто-нибудь вздумает повернуться спиной к дряхлеющим идеалам общества, то его толкают в вечный мрак. Я представляю себе, что какая-нибудь женщина из высшего круга, руководимая здоровым инстинктом, вздумала бы принести в жертву ему свое социальное положение. Ей пришлось бы задохнуться и ослепнуть; она вдруг осталась бы без воздуха и света; ворота, из которых она вышла, навеки захлопнулись бы за нею, и ей оставалось бы только катиться вниз со ступеньки на ступеньку. К тому же скупая жизнь не возвращает утраченных иллюзий. Я знаю таких женщин, с ними повторяется всегда одна и та же история. Христианское смирение и самоотверженность борются в них с накопленною поколениями неудовлетворенностью. Эти женщины, уставшие от ожидания чуда, — прекрасный материал для грядущего реформатора религии. Впрочем, я, кажется, злоупотребляю вниманием слушателей. Сыграйте лучше что-нибудь, сударыня. Вы знаете французские шансонетки?

— Мне кажется, тут не может быть никаких общих норм, — сказала Рената, не обращая внимания на последние слова Граумана. — Каждый живет своей индивидуальной, одному ему свойственной жизнью. Ведь мы же не железнодорожные вагоны, которые тащит один и тот же локомотив.

— Напротив, мы очень даже похожи на вагоны, — ответил Грауман со своим зловещим смехом. — Сопротивление бесполезно; машина работает за нас. А если кто-нибудь возмутится и даст тревожный сигнал, он должен горько поплатиться за это.