Свободная любовь. Очарование греха

Она в каком-то тумане видела перед собой шесть лиц, не смотрела ни на одно и видела все. Она стояла, не будучи в силах двинуться и чувствуя, что только что-нибудь внешнее могло отвести от нее эти шесть пар глаз, и, когда к ней подошел Гудштикер, она с облегчением вздохнула и опустила глаза, полная стыда и какого-то неопределенного раскаяния. Точно откуда-то издали доносился до нее вой Мартина Ксиландера; на полу лежала разбитая Венера, похожая на убитую женщину, а пред нею стояла, сложив ручонки, Габриэль.

Рената слышала, как Гудштикер сказал что-то Уибе-лейзену, что именно, она не расслышала, но эти слова для ее помутившегося сознания прозвучали очень мужественно и выразительно.

Через минуту она уже спускалась рядом с Гудшти-кером по лестнице.

4

— Слушайте, фрейлейн Рената, — заговорил Гуд-штикер, когда они вышли на улицу, — вы, конечно, не хотите возвращаться к этой дуре Ксиландер, и вот мне пришла в голову великолепная идея. Недалеко отсюда живет одна молодая девушка, моя хорошая знакомая. Живет она в мастерской, хотя живописью не занимается и никакого отношения к искусству не имеет. Это утонченное существо, вы увидите. Ее зовут Ирена, она учительница и живет очень бедно, родом она из Лифляндии, дворянка. В восемнадцать лет она бежала с одним бедным театральным капельмейстером; они повенчались в Берлине, а потом он ее бросил. Через десять дней эта молодая девушка уезжает. Она поступает на работу в приют для слабоумных детей. Вы можете потом оставить за собой ее комнату, она стоит очень дешево; в первые же дни вы будете в обществе умной и изящной девушки. Мне кажется, вам не следует сейчас оставаться в одиночестве. Что вы скажете на это, Рената? Я советую вам то, что посоветовал бы своей сестре, если бы она у меня была.

— Я сделаю так, как вы мне советуете, — ответила Рената. — Как ужасно, что я могла бы совсем исчезнуть со света, и целые недели никто бы не хватился, что меня нет, — прибавила она. — Кажется, я неважно себя чувствую…

Гудштикер озабоченно взглянул на нее и позвал извозчика. Потом взял руку Ренаты и пощупал пульс. Желая отвлечь ее, он стал рассказывать об Ирене Пун-чу и о том, как познакомился с ней однажды ночью на карнавале, когда к ней приставали студенты, а он пришел к ней на помощь.

— Это звучит тривиально, не правда ли? — саркастически спросил он. — Теперь уже нельзя начинать романы такими банальными завязками, не рискуя быть осмеянным. Это знамение времени.

— Куда же мы едем? — испуганно приподнимаясь, спросила Рената, как будто забыв все, что он ей говорил, но сейчас же покраснела и виновато улыбнулась. — Но не буду ли я ей в тягость?

— В тягость? Ирена будет счастлива. Она живет в мастерской, потому что ненавидит меблированные комнаты. Она сама себе и горничная, и кухарка. Одинокое создание, но одинокое не из мизантропии, а лишь по причине дефектов окружающих. Она вам понравится; я часто рассказывал ей о вас. Но что с вами, Рената?

Рената почувствовала себя совсем плохо. С трудом могла она подняться по лестнице, ведущей в квартиру Ирены Пунчу.

Гудштикер кратко объяснил Ирене, в чем дело. Четверть часа спустя Рената уже лежала в постели, и в этот же вечер к ней пригласили врача, молодого человека, жившего по соседству.

Ренату охватило ощущение какого-то чудесного покоя. Вокруг нее, то поднимаясь, то опускаясь, носились рои теней; какой-то благодетельный туман уносил ее далеко от ее собственных мыслей и всего окружающего. Лампа была настолько тускла, что можно было видеть голубоватый свет луны и небо, спустившееся точно стеклянный колокол, сквозь который не проникали внешние звуки. Вокруг нее двигалось призрачное существо, которого почти не было слышно и которое звали Иреной. Потом вдруг необъяснимо быстро настал день, как будто время сделало скачок, и кто-то откуда-то кричал: «Анна! Анна!» Вероятно, это звали Анну Ксиландер, которая еще спала. Вдруг в дверь постучали, и вошла фрау Зёдерборг, а в другую дверь — Гиза. Ирена предложила им стулья, и Рената засмеялась, потому что Гиза из страха перед фрау Зёдерборг не решалась говорить. «Она всегда такая, — сердито сказала фрау Зёдерборг. — Она никогда не говорит, но у нее развращенное воображение, и она себя еще покажет».

Гудштикер сидел тут же со скучающим видом.

— Надо больше заботиться о пищеварении, — сказал бог знает откуда взявшийся Стиве и благодушно развалился в кресле.

— Вы заразились от Зюссенгута, — иронически возразил Гудштикер. — К черту пищеварение! Не думаете ли вы посредством ревеня решить социальный вопрос?

Потом заговорила Гиза тихим, певучим голосом, и капли дождя висели в ее волосах.

— Как молодая девушка, я не должна была говорить об аисте. О нем можно было только думать. Но тогда я много страдала и не могла спать. Ужасно было думать обо всем этом и молчать. Это-то меня и погубило.

Потом оказалось, что Анна Ксиландер лежит с нею рядом, целует ее и шепчет: «Как ты прекрасна, ты должна быть моей…»