Свободная любовь. Очарование греха

— Каждое движение души отражается на вашем лбу. Но что гораздо важнее, из ваших глаз глядит бессмертие.

— Как это возможно? — с тихим смехом спросила Рената.

Агафон слегка улыбнулся.

— Это нетрудно заметить. — Потом, помолчав, прибавил: — Особенно красиво, когда вы медленно поднимаете веки и глядите так, как будто не хотите верить, что все вещи остаются на тех же самых местах, где были и раньше, когда вы отпустили их.

— Я думаю, вам не следует так много говорить, — сказала Рената с пылающими щеками.

Агафон долго лежал молча и смотрел в потолок.

— Вот я лежу здесь и ожидаю смерти, — заговорил он опять. — Я не могу назвать себя ни разочарованным, ни потерпевшим крушение, ни победителем.

Я жил, и жизнь использовала меня, — вот и все. Это чудесно — так умирать, унося с собою страдания многих. И ваши тоже, Рената!

С первыми лучами солнца пришла Мириам и села у постели брата, долгим пожатием удержав руку Ренаты в своей. У нее был растрепанный вид, и былинки сена торчали в ее темных волосах.

— Ты тоже больна, Мириам, — сказал Агафон, беря ее за руку. Молодая девушка улыбнулась и энергично покачала головой.

Рената отправилась спать, но уже через час вскочила и пошла бродить по горе, потом вернулась назад и решила сходить с Марикой в город. Возвратилась она сильно утомленная, но не хотела ни спать, ни есть, ни пить. Она нашла Агафона еще бледнее, чем вчера, а Мириам уже не могла держаться на ногах и к вечеру была вынуждена лечь на соломенный тюфяк фрау Вильмофер, которая отправилась со своей девочкой спать на сеновал. Ренате предстояло опять дежурить ночью; теперь она стала спокойнее, и странное, полное грусти торжество наполнило ее душу.

Когда ушел доктор и все успокоилось, Рената села на край постели и стала рассказывать Агафону свою жизнь. Она говорила ровным голосом, нисколько не волнуясь от воспоминаний, рассказывала, точно повинуясь какой-то посторонней силе, спокойно переходя от события к событию.

Когда Рената закончила, наступило молчание, и вдруг ей показалось, что сердце в ее груди перевернулось и стены комнаты зашатались. Гнет какой-то огромной несправедливости внезапно придавил ее, и горячие слезы, какими она еще никогда не плакала, полились из ее глаз. Точно сломленная чьей-то сильной рукой, она упала и плакала так, как будто все горе ее жизни должно было вылиться в этих слезах. Ласковая рука обняла ее, и, прижавшись к плечу Агафона, она продолжала рыдать. Агафон ничего не говорил, только гладил ее по волосам, и глаза его светились восторгом.

— Ах, мне теперь так легко, так безгранично легко! — шептала Рената.

— Ты была предназначена мне, Рената, — сказал Агафон.

— А ты мне, — глухо ответила Рената.

В стихийном порыве страсти она прижалась к нему. Все ее существо, словно вырвавшись из тысячи державших его тисков, было готово погрузиться в жгучее пламя неземного блаженства. Лицо возлюбленного виделось Ренате лицом бога, лицом самой судьбы. Словно томительная жажда долгих поколений нашла наконец свое удовлетворение в одном объятии, таком мимолетном и в то же время вечном.

— А если ты умрешь? — спросила она, прижимая его руки к своим губам.

— Разве я могу умереть для тебя, Рената? Разве смерть для нас с тобой то же, что и для других? Я никогда не умру для тебя, Рената. Ты не должна грустить.

— Не должна грустить… — повторила она как эхо. Агафон привстал на постели, расстегнул пуговицы платья Ренаты и поцеловал ее грудь. Впервые в жизни она не противилась желанию мужчины. Всем своим существом, каждой своей клеточкой Рената чувствовала: вот он, тот самый долгожданный миг истинной близости, ради которого она столько вытерпела. Она прошла по грязной дороге жизни и сумела сохранить чистоту. И теперь Рената была готова подарить ее — подарить всю себя — своему единственному мужчине. Она встала и решительно сняла с себя одежду, показавшуюся Ренате каменной стеной, отделявшей ее от любимого. Затем она, обнаженная, с распущенными волосами, снова подошла к Агафону, села на край постели и прижалась всем телом к больному. «Я теперь уже не та, что прежде, — думала Рената, — я совсем другая, новая. Мне нечего скрывать, нечего бояться». И никогда не испытанное ненарушимое спокойствие наполнило ее душу.

И Агафон тихо сказал, приблизив губы к ее уху:

— Рената! Ты слышишь, Рената?

— Да, я слышу тебя, — ответила она, приподнимаясь и как бы прислушиваясь к тишине ночи.

— Рената, если это будет мальчик, назови его… ты слушаешь меня, Рената?

— Я слушаю лишь тебя, Агафон!

— Назови его Беатус. А это непременно будет мальчик!

— Беатус…

— И воспитывай его в чистоте, Рената. Воспитывай его, как Парсифаля, вдали от всех. Сделаешь ты это?

— Сделаю.