Свободная охота (сборник)

– Мало ли что говорят, – неопределенно отозвался Князев. Что-то в мрачных неподвижных глазах и твёрдых лицах торговцев ему не понравилось. Тут ведь иногда как бывает: работает дехканин в поле, мотыгой землю ковыряет – вроде бы, делом занимается, мирный человек, которого надо охранять, защищать, а ночью этот мирный человек отбрасывает мотыгу в сторону и хватается за автомат. Так и эти почтенные старцы неопределенного возраста, которым и тридцать пять лет может быть, и семьдесят: стоят с комками мумиё, завёрнутыми в целлофан либо в лощеную бумагу, вроде бы, торговлей занимаются, а сами высматривают зоркими глазами, что кругом происходит, запоминают всё, при случае могут даже ножом в спину пырнуть – пырнуть и испариться. Ухо с ними надо держать востро.

Налево за базаром, на пустыре, было разбито несколько больших брезентовых палаток-шатров. В палатках тех были сложены три дизеля, привезённых недавно на машинах – с большим причём трудом, через горы, по узенькой дороге; ещё генераторы, кое-какое оборудование – в общем, всё, чтобы этому полукишлаку-полугородку можно было дать электричество. Палатки с электростанцией охраняли пятеро афганцев и отделение из Негматовского взвода.

Вдруг за базаром сыро громыхнуло, грохот уничтожил все звуки вокруг, небо откатилось, оторвалось от земли, словно бы освобождая пространство высокому грязному снопу, взметнувшемуся около глиняного дувала, окружающего базар.

«Граната» – мелькнуло у Князева в голове. Глянул налево, туда, где стояли палатки. У палаток было тихо, значит, били справа. Князев сжался. От утренней безмятежности, блаженства, от тиши и непритязательного ленивого разговора, который они вели с Матвеенковым, следа не осталось: внутри, под сердцем, будто коптюшечка запалилась – слабый костерок, заставляющий держаться в напряжении, хоть и немного в нём дровишек, а держит каждую жилку, каждую мышцу в натянутом состоянии, и Князев всегда бывает благодарен этому костерку за то, что не дает он раскисать.

Оглянулся на торговцев «кровью земли» – как они поведут себя? Те смотрели внимательными, цепкими глазами, в которых от спокойствия и мудрости – «все мы перед вечностью равны» – тоже ничего не осталось – лишь колючесть и ночная тяжесть, в которой не было ни одного огонька. «Ведь точно, душманы». Недаром перевод слова «душман» на русский язык означает «плохой человек». Но поди проверь, кто они, плохие или хорошие. Тут же предъявят документы, справки с печатями, хотя в карманах халата этих справок найдётся, наверное, добрых полдесятка, будто бы других документов не бывает, все справки, справки, справки, а затем заявят, что «шурави» – советские обижают мирных дехкан. Да потом, не могут они с Матвеенковым проверять афганцев, не имеют права, это должны делать сами афганцы. Но эти цепкие, изучающие глаза, старающиеся забраться даже под китель… Князев даже плечами передёрнул. Покосился на Матвеенкова: как он?

Матвеенков был спокоен. Только глаза округлились, сделались ярко-жёлтыми, словно яичный желток, совиными.

– Из гранатомёта били? – шёпотом поинтересовался он.

– Из него, – проговорил Князев тоже почему-то шёпотом.

Поймал себя на том, что ему не хочется, чтобы его голос услышали торговцы, засекли, потому он и говорит сипловатым, просквоженным горным ветром шёпотом. В следующий миг услышал близкое, хриплое, выбитое изо рта резким дыханием:

– Князе-е-ев!

Увидел, как из бокового проулка, перепрыгнув через глубокую, с запыленным красным дном канаву, выбежал лейтенант Негматов.

– За мной! – скомандовал Князев своему подопечному.

«Не дай бог, кто из наших попал, не дай бог», – забилась, заметелила, словно подбитая птица крыльями, мысль.

Громыхая сапогами, чувствуя сзади топоток лёгкого, совершенно невесомого на бегу Матвеенкова, Князев промахнул базар, стараясь никого не сбить. Не то жахнет своим телом какую-нибудь старушонку – международный скандал тогда получится. Прижался к боковине дувала, огораживающего лавки базара, за которым грохнул взрыв, выглянул на улицу. Сзади ему ткнулся лицом в лопатки Матвеенков, чуть не опрокинул, Князев хотел было выругаться, но сдержался, зажал в себе дыхание.

Улочка была пуста, словно взрывом с неё сдуло всё живое. У палаток-шатров было тихо, никто не маячил, часовые залегли за мешки с песком. А справа, совсем недалеко от них, нырнув капотом в придорожную яму, заросшую высокой, смахивающей на полынь травой, стояла «Нива», с распахнутыми дверями и напрочь вынесенными стёклами; над крышей взметывалось слабенькое синеватое пламя, высоко задранный багажник, схожий с сундуком, был снесён. Князев поморщился от боли и внутреннего оцепенения. Бывает такое: схватит жёсткая, одубелая рука сердце, сдавит так, что невозможно дышать, горло обмокрит чем-то противным, липким, выбьет слёзы из глаз – и нет никаких средств, никакого лекарства, чтобы с этим бороться. Было ещё другое: Князев чувствовал, что ничто уже не сможет помочь двум людям, лежавшим в красной пыли.