Свободная охота (сборник)

– Хайяма надо читать в подлиннике, а я не знаю языка, – сказал старик. – Любой перевод – это вторичное, это подделка, которая во всех случаях не соответствует оригиналу.

– Верно, перевод всегда бывает лучше или хуже оригинала, – тоном знатока вставил Пухначев. – Ноздря в ноздрю не получается никогда.

– Ну вот такой текст. «Если ты пьешь вино, то пей с мудрецами или же с красавицей улыбающейся, весёлой пей. Много не пей, не разглашай тайну, много не болтай, редко пей, понемногу пей и тайно пей». В русском переводе слово «тайно» когда печатали, почему-то зачеркнули. Из целомудрия, видать, – старик ехидно похмыкал. – Похоже, так. В результате получилась глупость: «пей»! И всё тут. Просто пей и не знай горя. Чем больше выпьешь, хм-гм, тем будет лучше.

– Если нет мудрого собутыльника, то лучше пить одному.

– Эхе-хе-хе! – ехидно закряхтел старик, прижавшись к стенке, приподнялся, плоско размылся в сумраке, оглядел улицу. Верно, но это не цель. Это может быть целью.

Улица была пуста.

– Будем куковать дальше, – сказал старик.

– Он лёг, достал из кармана сигарету. Пухначев позавидовал – дед хоть дымить может, таким способом подкреплять, подкармливать свой организм, а у него и этого нет – пробовал курить в школе, как, собственно, и все – вовремя оборвали, надавали по губам, потом, когда это дело можно было освоить на законных, так сказать, основаниях – не пришлось по вкусу, а проще говоря – не захотелось. Чернов зажёг спичку, аккуратно прикурил и, с блаженным видом откинувшись на спину, пустил кудрявую струю дыма.

– Расскажите что-нибудь, – попросил Пухначев.

– Что рассказывать-то? Про жизнь? В жизни – всё обычно.

– Но жизнь-то большая была.

– Большая, – согласился старик, – да неинтересная. Ничего в ней выдающегося! Выдающееся бывает у выдающихся людей. У Лермонтова, у Пушкина и у маршала Жукова. У Блока с Чапаевым ещё, может быть.

– Странный альянс.

– Что-что? – старик, словно бы не расслышав, придвинул к уху ладонь.

– Странное сочетание фамилий, говорю.

– Страну только хорошую мы потеряли – Афганию. Мягкую, мирную, добрую. Жалко, что мы её потеряли.

– Какую страну? – не понял Пухначев.

– Да я об Афганистане говорю. Раньше здесь мы были самыми желанными гостями. Какая тут была охота, какая рыбалка! Везде – улыбающиеся лица, в любой дом входи – приветят, накормят… А сейчас? Сейчас мы всё это потеряли.

– И надежд нет?

– Ты не знаешь мусульман. Это особый мир, это вселенная во вселенной. Обижать мусульман боятся даже боги, а мы обидели. Знаешь, чем все это пахнет? Джихадом – священной войной. Не знаю только, почему наши политики этого не понимают.

– Ну и речи!

– Ага, семь лет тюрьмы строгого режима! – неожиданно добродушно молвил старик. – По хрущёвской статье, который наказывал студентов за политические анекдоты. Хочешь, покажу как курят афганцы? Это особый способ.

Старик сжал пальцы с сигаретой в кулак – хлипкий некачественный чинарик перекособочило, он оказался стиснутым, Чернов поднёс кулак ко рту, и из верха сжима, как из горловины, с силой потянул на себя дым. Звук был всасывающий, чавкающий, мокрый, за какой любая мамаша обязательно надаёт подзатыльников чаду, вздумавшему баловаться за столом.

– Сложная фигура из пяти пальцев и одной сигареты, – отметил Пухначев, – чем же это отличается от обычного способа курения? Я не видел, чтобы афганцы курили именно так.

– А надо быть наблюдательнее – и можно увидеть. Для журналиста это совсем невредно, – поддел Пухначева старик. – Курят так афганцы, часто курят. А способ тем отличим от обычного нашего смоления цигарок, что в организм не попадает никотин. Он остаётся на пальцах, на мякоти ладони. Весь. Видишь? – старик разжал кулак и показал Пухначеву ладонь.

Ладонь была желтовато-коричневой, пальцы тоже пропитались специфическим дегтярным цветом, который не перепутаешь ни с чем – это был никотин.

– Век живи – век учись, – удивился Пухначев. – Лучше нету дыма, чем от сигареты марки «Прима».

День прошёл в беспокойном ожидании. Хотя гостиничку никто не тревожил, не лупил прикладом автомата в дверь, всё равно на душе было муторно, лица наших двух постояльцев обвяли, осунулись, старик совсем оброс серой неопрятной щетиной, жёсткой и злой, взгляд его сделался неприязненным – он и на Пухначева смотрел так, будто бедолага-журналист был в чём-то виноват, рот ввалился, словно Чернов лишился зубов, глаза сделались красными, мутными – пропала прозрачная мудрая светлина, спокойствие, которое всегда удивляло Пухначева, всё будто бы водой смыло, образовалась некая невидимая стенка, за которую никому не было дано заглянуть, в том числе и Пухначеву, морщины перестали наливаться кровью, помертвели, скулы, лоб и подбородок потяжелели, сделались костлявыми, будто у мертвеца. Пухначев понимал, что он так же, как и старик, изменился – и явно не стал красавчиком, похужел.