Свободная вакансия (СИ)

— Не находите забавным, что люди, когда думают о других, воспринимают человека и его болезнь совершенно отдельно? Шуман и его припадки помешательства, Моцарт и его мания преследования, Ван Гог и его отрезанное в приступе психоза ухо. Но разве неврология нашего мозга не есть мы сами? Где проложена линия, за которой талант отделим от нарушения работы нейронов? Ведь в обоих случаях мы говорим об уходе от нормы. Если цитировать Гейне: «Творчество — это болезнь души, подобно тому, как жемчужина есть болезнь моллюска».

— Было бы забавно посмотреть, как бы тогда знакомились люди на улицах. Уилл, синдром Аспергера и множество неврозов к вашим услугам.

Лектер поднял на него глаза, уголки губ приподнялись в легкой улыбке:

— Приятно познакомиться.

— Эта тема занимает вас, потому что вы сами носитель «болезни души»?

— А что вы понимаете под болезнью, Уилл? — Лектер вернулся к своему рисунку. — Недавно мне прислал письмо коллега из Центра Джона Хопкинса за советом. К нему обратилась семидесятилетняя пациентка с жалобой, что она чувствует себя слишком хорошо.

— В семьдесят лет это запрещено законом?

— После того, как она всю жизнь провела в депрессии, апатии и с хроническим упадком сил, по крайней мере, это вызывает вопросы. Я предположил одну из редких форм сифилиса, которая могла быть в спячке все это время.

— Сколько, лет тридцать?

— Сам Пауль Эльрих, немецкий врач, который создал первое лекарство от сифилиса, был носителем болезни в инкубационном состоянии в течении пятидесяти лет.

— И что стало с пациенткой?

— Как я и ожидал, у нее нашли нейросифилис, который медленно разрушал кору ее головного мозга. По общему решению, ее пролечили пенициллином, чтобы остановить инфекцию, но оставили растормаживающее изменение нейронов. Пациентка до сих пор чувствует себя в полном порядке и полна энергии и жизненных сил.

— Хотите сказать, болезнь помогла ей.

— Болезнь помогла ей стать лучше.

— А ваша болезнь помогла вам стать лучше, доктор Лектер?

— Вы считаете, что я болен, Уилл?

Они встретились взглядами, и он впервые что-то уловил в трещине идеальной маски. Это был не вызов, не игра двух хищников, не злость.

На секунду он утратил чувство реальности. Камера исчезла, разделяющее их стекло тоже. Ганнибал сидел за широким столом в свитере вишнево-красного цвета под цвет глаз, домашних брюках, босыми ногами касаясь персидского ковра, похожего на слой золотистого песка, рассыпанного по полу.

Уилл не встречал Ганнибала на свободе во всем его величии и великолепии: в костюме, в броне обычного человека, так что до сих пор он не видел, насколько тот держит себя в руках.

Здесь же он был расслаблен, открыт, в хорошем расположении духа, он был дома.

Они были.

Уилл сжал переносицу, прогоняя видение. Лучше бы Ганнибал показал ему, как он разделал Бенджамина Распайла по кускам и скормил совету филармонии.

— Не знаю, — произнес он скрипуче и кашлянул, прочищая голос. — Спросите специалистов.

Он вернулся к мытью полов, потому что это было всяко лучше, чем продолжать пялиться в пустоту.

— Где вы сейчас были, Уилл? — тихо спросил тот.

— Здесь.

— Вы мне врете. Но пусть будет так. Скажете сами, когда будете готовы.

— К чему?

— К моей помощи.

— Хотите помочь мне стать лучше, доктор? Как это сделала болезнь с той пациенткой?

Выражение лица Лектера вдруг стало мягким, почти мечтательным с небольшой толикой грусти.

— Только если вы сами позволите. — Он откинулся на стул, смотря на него, полуприкрыв глаза. — Вижу ли я то, что есть на самом деле, или то, что хочу видеть?

Сердце Уилла пропустило удар, и в животе похолодело.

— Что?

Момент был упущен. Лектер закрыл глаза, и его лицо разгладилось, как стеклянное озеро.

— Будьте добры, не выключайте свет еще пару часов. Мне хотелось бы закончить рисунок сегодня.

Уилл кивнул и почему-то не сдвинулся с места, хотя его ждала еще большая часть коридора. Мэтью отправился на охоту, и к утру сюда могли явиться полицейские, чтобы всех опросить. С ними может прийти и Кроуфорд, и его балтиморские каникулы будут закончены. Он ведь пришел сюда получить ответы, так почему же он не в силах задать хотя бы один вопрос? Страх?

— Я слышу, как вы думаете, Уилл. Спрашивайте.

— Почему вы выбрали США? Я имею в виду, после того, как закончили учиться в Париже.

Лектер несколько мгновений молчал, взвешивая что-то в уме.

— Я знал, что здесь смогу добиться нужного мне уровня жизни. И мне импонировала местная экономическая система, где я мог спрятать любое количество денег под разными именами. Приватность. Профессионализм. Амбициозность молодой страны, чей народ еще не задавлен столетиями войн и тирании.

— Начните жизнь с чистого листа, — вспомнил Уилл один из слоганов дурацких компаний, продающих имидж страны за пять центов на упаковке с канцтоварами.

Он думал, что доктор воспользуется моментом и спросит что-нибудь в ответ, но тот терпеливо ждал следующего вопроса.

— И вы некоторое время преподавали в Вашингтоне в университете Джорджтауна. А вы когда-нибудь делали в лектории презентации… — Уилл поверить не мог, что спрашивает это, — …по каннибализму?