Свободное движение и пластический танец в России

В 1919 году Алексеева уехала из Москвы, а вернувшись осенью 1921 года, возродила студию. Занятия «Мастерской “Искусство движения”» проходили в Центральной студии Пролеткульта, размещавшейся в бывшем особняке Арсения Морозова на Воздвиженке (впоследствии – Дом дружбы с народами зарубежных стран). В те годы найти теплое помещение, где можно танцевать, было большой удачей. Кроме Алексеевой в особняке на Воздвиженке ставил спектакли Сергей Эйзенштейн и занималась еще одна пластическая студия («Тонплассо», о которой речь впереди). Вместе им стало тесно; Алексеева ушла, говоря, что ее «выгнали новаторы»[248]. В мае 1923 года ее «мастерская», подведомственная МОНО, но не получавшая никакого финансирования, закрылась.

Однако Алексеева и не собиралась ограничивать пластический танец сценой. Мечтой ее стало украсить им жизнь каждого человека – по крайней мере, каждой женщины. Ее героем был Меркурий, «преобразовавший дикие нравы людей музыкой и… изящной гимнастикой»[249]. Под пролеткультовским лозунгом «искусство – в массы» Алексеева работала над созданием «гармонической» гимнастики, «органически соединяющей физические упражнения с искусством и музыкой… воздействующей не только на тело, но и на душу»[250]. Позже она назвала ее «художественной гимнастикой» (сокращенно – ХаГэ), употребив термин, который использовали и другие пластички и который вскоре стал обозначать то, что и обозначает сейчас – особый вид женского спорта. «Алексеева работает не столько во имя хореографии, сколько во имя оформления нового быта, – писал Владимир Масс. – Она не режиссер, а педагог. Вместо излома и эротического вывиха балетных эксцентриков – бодрая и четкая компоновка пластических форм, вместо неорганизованной эмоциональности – уверенная и сознательная работа над телом»[251]. ХаГэ была адресована женщинам всех возрастов: с середины 1920-х годов в студии работали детская, юношеская и женская группы[252]. Благодаря поддержке М.Ф. Андреевой – первого директора Дома ученых, приютившей Алексееву, – студия получила шанс выжить. «Кажется, вся Москва знала домученовский кружок художественной гимнастики, создателем которого была талантливейшая Л.Н. Алексеева. Занимались там стар и млад»[253]. У Алексеевой занимались поколениями: Н.Н. Щеглова-Антокольская ходила к ней сначала сама, позже привела свою дочь, а потом и внучку[254].

В 1920-е годы Алексеева преподавала в Театральном техникуме, занималась лечебной гимнастикой с детьми в туберкулезном санатории в Крыму, вела классы сценического движения в Белорусской драматической студии. «На занятиях, – вспоминала актриса студии С.М. Станюта, – перепробовали все: от пластики свободных движений в стиле Айседоры Дункан до труднейших акробатических этюдов. Нас учили рисовать своим телом»[255]. Незадолго до Великой Отечественной войны Алексееву пригласили в Концертный ансамбль Оперы И.С. Козловского для постановки пластических сцен в «Орфее и Эвридике» Глюка. Орфея собирался петь сам Козловский. Хотя спектакль реализован не был, хореография Алексеевой не пропала. Во время войны сцены из «Орфея» показывали в госпиталях (гонораром часто служила буханка хлеба)[256]. Все это время Алексеева не переставала отстаивать преимущества своей «ХаГэ» перед обычной силовой и снарядной гимнастикой, которую считала механистической. Избежать механичности ей самой помогала музыка – упражнения «ХаГэ» были, по сути, этюдами пластического танца. Именно поэтому в конце 1930-х годов критики от физкультуры нашли в ее работе «много такого, что идет от старого, давно отброшенного нашей советской действительностью мироощущения»[257]. Надеясь все же, что ее «ХаГэ» дадут широкую дорогу, она писала П.М. Керженцеву, в Высший совет физкультуры, в журнал «Гимнастика», но всюду упиралась в бюрократическую стену[258]. Массовым видом художественно-физического воспитания «ХаГэ» так и не стала, хотя и не была совершенно забыта и преподается сейчас в ряде московских студий.

«Искания в танце» Александра Румнева