Свободный

– Что именно? – Дуглас откладывает распечатки дела, над которым сейчас работает, и поднимает взгляд на меня.

– Зачем для поступления на юридический целый блок вопросов об истории Мексики? – озадаченно отвечаю, проводя ладонью по его щеке, и опускаюсь ниже к груди. Там и оставляю руку.

Дуглас расположился головой на моих бёдрах, а я сижу на диване. Такой семейный, спокойный вечер. Да, это ни одному из нас не свойственно… точнее, ненормально. Мы слишком быстро перешли от ссор к идиллии, но я не против. Мне нравится то, что Дуглас просит ласки, и я даю ему её. Хотя нет, он ставит перед фактом. Но это мне тоже нравится.

– Америка считает Мексику не только своим соседом, но и чем-то вроде собственности. Ты что, в школе прогуливал историю? Вы же должны были изучать её.

– Да, мы изучали, но… какого чёрта это нужно сейчас? – Пожимаю плечами и цокаю языком.

– Нашёл над чем париться. Ты мне лучше скажи, на кой хрен этот мудак переписал свою недвижимость и перевёл все свои офшоры на жену перед тем, как его сдали и поймали? Да ещё и за две недели до этого передал ей контрольный пакет акций собственной фирмы, подставив этим самым и её, и позволив наложить арест на всё имущество. Мало того, он сделал попытку сбежать из страны с поддельными документами, подтвердив тем самым свою вину.

Поджимаю губы на вопрос Дугласа.

– Пути Господни неисповедимы, – выпаливаю я.

– Блять, ты мне ещё библию начни цитировать, – Дуглас кривится и немного двигается на моих коленях, укладываясь поудобнее.

– Не поминай имя Господа всуе, сын мой, – прыская от смеха, продолжаю.

– Тьяго, ты идиот.

Дуглас толкает меня в живот, а я смеюсь.

– Я даже молитвы знаю и ходил каждую неделю в церковь, так что теперь мне даже чеснок от тебя не нужен.

– Возвращайся к своей Мексике, а я – к своим мудакам.

Смеясь, подавляю зевок и пытаюсь сосредоточиться на экзаменационных вопросах и ответах на них.

– Скажи, а каково это – защищать виновных? То есть, ты же понимаешь, что они воры, преступники и убийцы. А ты их выпускаешь на волю. Не всех, но… всё же, сам факт, – интересуюсь я.

– А меня это не парит, Тьяго. Я выполняю свою работу и делаю это блестяще. Меня не волнует, кто он, кто имеет его, что он сделал, и насколько это бесчеловечно. Это работа и победа. Вот и всё.

– И у тебя не остаётся неприятного осадка на душе? Я был на твоём выступлении, проводимом для студентов, и мне было паршиво. Я чувствовал себя виноватым за то, что этого человека не сильно наказали, а ведь он ужасен.

– Тьяго, – Дуглас тяжело вздыхает и поднимается, разминая мышцы.

– Здесь нельзя иметь совесть. У меня её нет. Я не отличаюсь милосердием. Мне плевать, понимаешь? Мне насрать на то, кто они. Я…

– Не понимаю. Конечно, ты отлично работаешь. Ты можешь убедить людей в любой ереси, но… как так? То есть если ты убьёшь кого-то или я, к примеру, или Мартин, или Стеф, или ещё кто-то, кого ты знаешь достаточно давно, то тебе не будет гадко от осознания того, что этот человек забрал чужую жизнь, не имея на это права? – горько шепчу.

– Хм, ты никого не убьёшь, начнём с этого. Ты слишком добр. Ты даже Орландо давал сотню шансов и до последнего искал ему оправдания, Тьяго. Что касается меня… Я хоть и псих, неадекватный мудак и вспыльчивая задница, но у меня есть границы. Для спасения своей жизни в критических условиях я могу убить, но только при этом условии и никак иначе. Мартин спасает жизни, но порой он позволяет забирать их. У него на операционном столе погибло достаточно детей, и не в его силах было спасти их. Он судился с их родителями, убитыми горем, и был преступником в их глазах. Так он убийца?

– Я бы хотел сказать, да, но не могу, так как у меня с ним личные проблемы. Здесь не всегда зависит от человека. Мартин врач, а я говорю вот об этих преступниках, которые убивают осознанно ради денег и власти.

– Тьяго, это мир такой. Он делает людей жестокими. Их загоняют в рамки, в клетки, в которых нужно выживать. Я не воспринимаю их, как близких. Это просто люди. Это просто клиенты. Это просто их проблемы. Я делаю всё, чтобы именно они жили с чувством вины, а не я. Нельзя тебе на юридический, Тьяго. Нельзя. Ты не сможешь. Ты не потянешь. Ты чуткий, добрый, отзывчивый и мягкий к людям. Ты борец за справедливость, но вот только в жизни её очень мало. А думать о совести убийц я тебе запрещаю. Хватит с тебя смертей, насилия и жестокости в прошлом. Оставь это и лучше займись чёртовой историей, а там вместе решим, куда тебе направить твою божественную, мать её, энергию.

Пихаю его в бок, и Дуглас слабо улыбается.

– Поумерь свою бранную сущность, она меня уже задолбала, – говорю я.

– Тебе она нравится, Тьяго. Тебя она, охренеть как, возбуждает.

– Меня возбуждаешь ты, но никак ни слова, которые слетают с твоих губ.

– Поспорим? – Дуглас протягивает мне ладонь.

Прищуриваюсь и киваю ему.

– Посмотрим. На что? – Откладываю ноутбук и пожимаю его ладонь.

– Когда выиграю я, то ты больше не пикнешь о моей манере речи. Свобода слова.