Свободный мир

Это оказалось ещё более неловко, но Гений смог решить, что ему делать: он сел на кровать, так что голова Эмри, не пожелавшей его отпускать, легла ему на колени.

— Помоги мне, пожалуйста, я умоляю тебя, — успела сказать она, прежде чем её речь вновь прервалась рыданиями.

Он по-прежнему молчал и гладил её мокрые от слёз волосы.

— Я не понимаю… что происходит… во что я оказалась втянута? — бессвязно продолжила она. — Мне больше не у кого просить.

«Я тоже не понимаю, что происходит», — хотел было сказать Гений, но вовремя подумал о том, что он, наверно, не слишком хорош в утешениях.

XVI

— Хочешь поужинать? — спросила Эмри, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Она по-прежнему сидела на полу, положив голову на ставшие мокрыми от её слёз колени Гения.

Он был уже не так уверен в том, что голоден, настолько его сбило с толку то, что с ней происходило. У него появилось страшное чувство: как будто тот хрупкий иллюзорный мир, который он боялся разрушить, случайно посмотрев не туда или узнав что-то не то, несмотря на все его старания, раскололся. Эмри, ещё вчера такая спокойная и уравновешенная, плакала, и это был конец всему воображаемому им счастью.

Но вместе с тем было во всём этом и какое-то подлинное ощущение, которое он никак не мог понять до конца. Эмри чуть ли не впервые за всю его жизнь казалась ему маленькой и беззащитной, и это было непривычно: прежде он ощущал лишь собственную уязвимость перед ней, а теперь они как будто впервые оказались в равном положении.

— Подожди, — сказал он, заведя короткую прядь волос, закрывавших лицо, ей за ухо, — сначала расскажи мне, что случилось. Я должен знать.

Эмри наконец перестала всхлипывать. Она встала, так ничего и не сказав ему, и Гений тоже встал вслед за ней. Поправляя измявшуюся одежду, она привела его в гостиную, где на столе был накрыт ужин. Не случись это в тот злополучный день, они, наверно, и правда на полном серьёзе сели бы друг напротив друга и по крайней мере ближайшие минут сорок ели бы и обсуждали что-нибудь бесполезное. Точно так это происходило в этой самой комнате совсем недавно, всего восемнадцать лет назад. Двое детей, именно так представлявших себе семейную жизнь, делали вид, что они женаты.

— У меня есть предложение, — сказал Гений, глядя на соблазнительно румяный пирог.

— Какое? — Эмри отрезала кусок и положила ему на тарелку. Они по-прежнему стояли, не садясь за стол.

— Я должен идти в отдел, и я должен быть там всю ночь и сколько понадобится. Хочешь пойти со мной?

Эмри протянула ему тарелку.

— Так ты согласна? — он повторил свой вопрос ещё раз, забрав у неё тарелку.

— После ужина, — Эмри кивнула на кресла.

— Нет, сейчас, — он, не выпуская тарелку из рук, пошёл к выходу.

— Ты серьёзно? — спросила она. — Постой.

Эмри отобрала у него тарелку, вернулась к столу и положила на неё ещё один кусок пирога.

Она взяла тарелку и для себя и вышла из квартиры вслед за Гением.

Август, медленно превращающийся в сентябрь, особенно ощущался в горячем тепличном воздухе. Хотя некоторые стеклянные секции по периметру многокилометровой теплицы были открыты, горячий воздух, накопившийся за день, как будто неохотно покидал её. Гравийные дорожки, вьющиеся вокруг скученно рассаженных деревьев и кустов, вели в сторону корпорации. Там, где они пересекали мелководные искусственные ручьи, они на время превращались в низкие сколоченные из тёмного дерева мосты.

Ночью во внешнем городе могло бы быть совершенно темно, если бы не слабый свет, который давали маленькие фонари у самой земли. В воздухе настолько пахло цитрусами и свежескошенной травой, что даже Эмри, раздавленная свалившимися на неё проблемами, готова была поддаться лживому очарованию Третьего сектора. Сектор, вложивший в уничтожение собственной экологии больше, чем любой другой, на самом западном крае Восточно-Европейской равнины имитировал рай на Земле. Это мнимое благолепие раздражало её прежде, но в тот день Эмри не хотелось думать о том, насколько оно неэтично. Она пролила уже все свои слёзы, и на душе у неё было внезапно пусто.

Они медленно и молча шли по дорожке, не касаясь друг друга, но при этом держась рядом. Гений на ходу ел приготовленный Эмри пирог, а ей кусок в горло не лез. Это было как нельзя более гротескно, зато такой ужин вполне отражал всю суть их отношений. Если могло быть что-то не по-человечески, не так, как это должно быть, то оно обязательно именно так и было между ними.

И как ни странно, теперь, восемнадцать лет спустя, когда у них уже не было необходимости бесконечно оглядываться на эту правильность, достичь которой они всё равно так никогда и не могли, они были ещё большими детьми, чем тогда. Неужели хотя бы одному взрослому человеку могло прийти в голову есть домашний ужин на улице, на ходу, да ещё и с сервизной фарфоровой тарелки девятнадцатого века? Неужели Эмри потакала ему?

Они уже практически подошли к западному входу в корпорацию, когда Гений доел оба своих куска. Эмри протянула ему свою тарелку и забрала пустую.