Свободный мир (СИ)

Настроение Гения было превосходным, а неприятности закаляли его сильный и грубый характер. Почти второе лицо компании, он не мог позволить себе демонстраций слабости.

Спустя полтора часа ему стало трудно дышать от распухшего, как мокрые страницы, пассажиропотока. Время от времени он стал натыкаться на людей, идущих прямо на него, а это означало, что скоро пешеходка окончательно изменит направление.

«Что ж, в худшем случае меня раздавят», — оптимистично подумал Гений. Он подался вправо и толкнул стеклянную дверь кафетерия. Кофе? Он заказал одну чашку, чтобы тут же отставить её в сторону. Он не видел смысла пить с утра что-либо, не содержащее алкоголь.

Учитывая тот факт, что он полтора часа уже провёл в этой гнусной сети никуда не ведущих улиц, то, что он ещё не наткнулся ни на один из входов в корпорацию, было очень странно. Странно до математически невероятного.

Он не знал, почему не попал на пятую пешеходку. Закрыв глаза, он попробовал просчитать вероятность четырёх разных сценариев. Увеличенный поток с юга (с чего бы вдруг?) заставил развернуть её на сто восемьдесят градусов. Но уж если когда и мог быть поток из рабочего квартала, обслуживающего корпорацию, так это рано утром, не теперь. Отметается. «Что-то произошло внутри», — понял он, порадовавшись, что других вариантов просто не осталось.

Рука Гения дёрнулась, и он чуть не опрокинул на себя кофе: звук медленно перекатывающихся по полу гладких прямоугольных рёбер заставил его посмотреть вниз. Это был его маркер, выкатившийся откуда-то из-за спины. Тот самый, который он всегда носил справа. Гений наклонился, чтобы подобрать его, даже не успев подумать о том, что всё это не похоже на нормальную посредственную действительность.

Когда он поднял глаза, он изо всех сил постарался отвести взгляд, поскольку увидел нечто неприличное.

Что, в конце концов, может сравниться в неприличности со сном наяву, с шизофренической галлюцинацией посреди рабочего дня? Что могло бы сравниться в неприличности с наркотическим опьянением?

Иначе у него бы просто не вышло описать Эмри: чтобы примириться с тем в себе, что он не мог объяснить, он пытался уловить в ней хоть какие-то черты, которые другие обычно используют для описания красивых женщин: сияющие волосы или зубы, хороший рост или гармоничные черты лица. Но в ней не было ничего этого. И это совершенно сбивало его с толку.

Он был в восторженной, хоть и тревожной гордости оттого, что этим утром он сидел за столиком поганого кафе в состоянии близком к безумию и равнодушно смотрел на то, как Эмри в пепельном жакете опускается на стул перед ним. Его мысли были одним сплошным пошлым желанием в чём-то ей признаваться, причём совершенно безразлично в чём. Всё, в чём он мог признаться, было бы правдой. И самым главным чувством, которого он, впрочем, никогда не раскрыл бы ей, был страх. Страх, что начни он высказывать свои мысли, она уверится — он окончательно тронулся.

Именно так всё и было. Он сошёл с ума и оказался спасён, поскольку переживания его спутались, а логика говорила: Эмри столь же бессмысленна, как и все остальные люди, населяющие мир. Кроме рядовой и посредственной бессмысленности эта женщина, к его смятению, отличалась выдающейся лживостью и лицемерием, про которые Гений вспоминал, оледенело глядя в её замечательные зеленоватого цвета глаза. И он не знал, что ему делать. Не знал, но, будучи вынужденным, уже сделал выбор, на который не имел права: мысль о её смерти была далеко за гранью его представлений о страдании. Ему не нужна была эта встреча, её благодарность, и тем более он не хотел ничего знать о ней. Она не любила его — этого ему было вполне достаточно на всю остававшуюся и сильно сократившуюся с момента их последней встречи жизнь.

И теперь он отдал бы всё за то, чтоб она не нашла его в этом кафе и прошла мимо, просто ушла, как она ушла вчера из его приёмной с глупым удивлением на лице оттого, что он не может с ней поговорить. Неужели она думала, что он сделал всё это, чтобы встретиться с ней? Может быть, чтобы заставить её вернуться? Ничего глупее просто нельзя было себе вообразить. Он спас ей жизнь, чтобы сделать хоть что-то предположительно ей нужное. Предположительно — потому что сам он никогда бы не поехал в Четвёртый сектор, несмотря на всю свою усталость от жизни, а также на тесные торговые отношения и личное знакомство с руководством сектора. Гений искренне не понимал, что такого важного там могло понадобиться Комитету и почему Эмри согласилась на эту поездку. Для этого она должна была не ставить свою жизнь совершенно ни во что. И было во всём этом ещё что-то подозрительное и нехорошее, но вот что — понять он не мог.

— Спасибо, — сказала она, после чего надолго замолчала. И он понял, что она уже не спросит его о том, что было позавчера. Он тоже молчал, не зная, что будет полезным сказать.

Эмри продолжила, положив маленькие ладони на грязную, заслеженную чужими отпечатками столешницу из чёрного стекла:

— Ты ведь понял уже, что произошло? — спросила она его.