Свободный Охотник

Ресницы трепещут, захлопываются и снова открываются, сдерживая слезы. Тщетно. Жена гипа плачет. И гип сразу отступается, прекратив терзать её своей проницательностью: он ведь спокоен и холоден, он не испытывает ни-че-го. Пустота победила. Хотя, поначалу казалось, что Плоскость сильнее. Девочка любит брата, это ясно. Но зачем было лететь вслед за мужем, предавая тем самым дело их общей жизни? Зачем, — вот вопрос, ответить на который у Героя так и не получилось.

— Я не могла… — плачет она, — Я хотела, чтобы ты ещё раз подержал меня за руку… — её пальцы сжимаются и разжимаются, а в пальцах — напряжённо ждёт чего-то пойманная мужская ладонь.

Свободный Охотник снимает боевую маску (информационная подкладка тут же проецируется в купол) и поворачивается к Хозяюшке. Два лица встречаются.

— Перестань, я не сержусь.

— Что же я наделала… Что теперь будет…

Он пытается улыбнуться:

— Полная Карта все равно не поможет Гладкому подчинить Галактику, потому что теперь он не получит по Внегалактическому ни одного нового бойца. А твари, к счастью, очень быстро стареют, гораздо быстрее людей. Да и не сумеет Гладкий удержать свою монополию на Полную Карту, не справится он со зверюшками, которые у него в друзьях… — улыбка перепрыгивает с одного лица на другое.

Жаль…

Жаль, что на самом деле все будет по-другому. Герой знает правду, какими бы словами не успокаивал свою жену и подругу. Почему Гладкий не побоялся обменять Хозяюшку на Полную Карту, рискуя потерять Внегалактический? Ответ ясен. Намерения негодяя прозрачны, как водный дом священного восьмирука. Галактика покорится воле звериного вождя, ничто его теперь не остановит! Добившись неограниченной власти, он возьмётся за скрутку нового Внегалактического Тоннеля, бросив на это дело не один-единственный гипархат Пустоты, а все ресурсы покорённой Галактики. Пришло его время. Галактический цикл антигероя… Свободный Охотник все ещё улыбается — по инерции.

— А когда мы выскочим из Плоскости, — смелеет девочка, — что тогда?

— Я думаю, систем жизнеобеспечения на Мерцающих Усах нет. Так что придётся, принцесса, нам с тобой все делать самим.

Принцесса… Как красиво оно прозвучало, это волшебное полузабытое словечко. Сколько воспоминаний сразу вихрится в неподвижной атмосфере корабля. Принцесса и принц. Вновь они вдвоём, вдвоём навсегда — дети властителей, предавших поочерёдно один другого. Они летят навстречу огромному неведомому миру, в котором, вероятно, не будет людей, кроме них… ОН рядом — какое сладкое смятение вызывает чувство близости! Боевая программа воина стёрлась — вместе с исчезнувшим Узлом, и значит, ОН теперь принадлежит ЕЙ, только ЕЙ…

— Тебе интересно, что будет дальше? — весело спрашивает Свободный Охотник. — Мы поставим их вонючую планету на место. Жалко, вождь Гладкий не увидит, ему понравилось бы. А начнём с того, что дадим этому миру новое имя, я даже знаю, какое.

После того, как лежащие в коконе молодожёны первый раз поцеловались, юная жена гипа обиженно напомнила…

Нет, не так это было. Прежде Герой уничтожил все предыдущие записи, в которых сохранялась его славная жизнь. Фиксирующая аппаратура и так уже потеряла какую-либо связь с Системой, однако он все-таки решил вылезти из кокона и разбить аналоговые датчики. Вот тогда-то Хозяюшка и задержала его:

— Может, ты наконец назовёшь мне своё истинное имя?

Это — последнее, что попало в записи.

PAUSE

1996

Александр Щёголев ДВОЕ НА ДОРОГЕ

(Приключения в шести встречах) ПЕРВАЯ:

Когда заполыхало в небе полуденное сияние, когда затопил дорогу ослепительный свет, когда попрятались в лесную тень путники, кто-то положил Оборвышу на плечо массивную ладонь.

Он обернулся. В глазах прыгали картинки из новой небылицы, сюжет которой явился ему утром, в ушах звучали голоса персонажей, вот почему он не слышал шагов, вот почему не сразу узнал подошедшего.

— Оборвыш! — воскликнул человек. — Какая встреча!

Это был Пузырь. Бывший сосед и друг. Бывший мальчишка.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Пузырь.

— Сижу и думаю, — отозвался Оборвыш.

И правда — он здесь делал именно это. Сидел на пенёчке в тени раскидистого лиственника, смотрел на обезлюдевшую дорогу и размышлял. Ему ужасно хотелось достать из заплечника заветный листок бумаги, перо, чернила и начать работу, но он не смел, потому что вокруг было слишком много чужих глаз. Он мог бы углубиться в лес, найти укромное местечко и расположиться там, однако пока держится полуденное сияние, по лесу бродит уйма уставших от нудного пути людей, поэтому пришлось бы забираться далеко от дороги. Самым разумным представлялось ему тихонько сидеть, ожидая, когда путники вновь выйдут на дорогу, и просматривать задуманную небылицу от начала до конца, чтобы потом легче было превращать ее в слова.

— И давно? — поинтересовался Пузырь с усмешкой.

— Что давно? — не понял Оборвыш. — Сижу или думаю?

— И то, и другое.

— Пень занял за полчаса до сияния. Думать начал с тех пор, как родился.

Пузырь посмеялся.

— Ничего другого ты никогда и не умел.