Свободный торговец

Хенрик и на это ничего не ответил, повернулся и ушел к себе в комнату, а лавочника трясло от возмущения, он так и не понял, стал уже Хенрик наркоманом или нет. В тот же вечер Хенрик исчез, опять молчком, даже не простившись, просто ушел и все, и с тех пор больше не появляется. Они обнаружили, что он взял кое-что из своих вещей, совсем немного, бо́льшая часть осталась дома. По-видимому, он переселился куда-то насовсем, не сказав им ни слова, и теперь они понятия не имеют, где его искать. Фру Могенсен тяжело переживает это, ходит убитая и молчит, но лавочник чувствует, что она считает его виноватым в исчезновении Хенрика. Да ладно, никуда он не денется, Хенрик, проголодается — сразу домой прибежит, и все равно ведь не заставишь детей до самой старости жить с родителями, а уж если он наркоманом стал, и подавно нечего о нем горевать. Лавочник не намерен терпеть у себя в доме этакого слизняка-наркомана, газеты про них все уши прожужжали, и его бесит, что общество тратит такую уйму денег на лечение этих хлюпиков, которым просто нравится бездельничать. Если Хенрик в самом деле до этого докатился, пусть выкручивается как знает. Так лавочник и говорит жене, а она только всхлипывает и повторяет, что он ведь им все-таки родной сын, вообще же она теперь почти совсем не разговаривает с мужем, будто это он один виноват во всех их несчастьях. И на дачу с ним поехать не захотела, в последний раз, чтобы закончить все дела, — неприятно ей видеть их домик теперь, когда он им больше не принадлежит, так она ему сказала. Это чтобы он как следует прочувствовал, как он неправильно поступил, продав дачу. Все ложится на его плечи, а помощи ждать не от кого, и, что бы ни случилось, всю вину валят на него, ему уже просто жить невмоготу, может, тоже в наркоманы податься, глядишь, со всех сторон бросятся помогать да опекать, пособие дадут, и делать ничего не надо будет — такие ведь нынче порядки. Да уж, общество, в котором он живет, прогнило, и если не наступят решающие перемены, то добром это не кончится. Лавочник не ратует за тоталитарный режим, он тоже демократ не хуже других, однако более твердая рука, пожалуй, не помешала бы, чтобы в стране опять воцарились закон и порядок.

В доме сыро, лавочник включил электрообогреватели, но в это время года помещение прогреется не скоро. Он одевается и выходит в сад, здесь холодно и ветрено, но все же приятней, чем в отсыревшем доме. Он бродит по участку, обламывает на деревьях засохшие ветки и кидает их в мусорную кучу, вообще говоря, это теперь не его забота, но он так привык ухаживать за садом, что трудно удержаться. Он подходит по очереди к каждому дереву и к каждому кусту и осматривает их, словно прощаясь, ему просто хочется удостовериться, что они по-прежнему в хорошем состоянии и нормально растут. Ведь многие из этих деревьев он посадил собственными руками, вон как эта березка вымахала, они ее, помнится, привезли когда-то в коляске Хенрика, тоненький, слабый росток, а сейчас в ней никак не меньше десяти метров в высоту. Да, росточек лежал в коляске сына, а теперь сын уже, можно считать, взрослый и вот исчез куда-то из дому и, не дай бог, впутался во что-то дурное, а сам лавочник пожилой человек. Время все-таки странная вещь, люди не перестают удивляться, что оно бежит и что все меняется, хотя так ведь всегда было и всегда будет.