Эти умственные искривления напоминают мне положения тела при подготовке к сражению или работе, во время терпеливого ожидания и т. д. Они определяют потенциальные движения и какой инструмент потребуется. Мы исследуем психический мир способом, который также обуславливается умственной позой. Существуют мысли и решения, которые мы можем себе запретить, как древние греки когда-то запретили иррациональные числа. Мозг в процессе своей деятельности может выбирать диаметрально противоположные направления в зависимости от того, как он себя ощущает. Можно изменить мир, всего лишь поменяв свою умственную осанку.
Когда я писал эту книгу, мне было сложно сосредоточиться, потому что меня отвлекали другие мысли, другие побуждения, навеянные прошлым опытом и будущими разработками. Мне казось, что настоящее утекает у меня между пальцев, мне мешали проблемы с умственной осанкой. Количество мыслей, которые мне удалось вложить в эту книгу, очень невелико, но я уверен: однажды наступит день, когда психические технологии позволят мне манипулировать гораздо большим их количеством. Многие думают, что мнемотехника — это какие-то допотопные методики, но на самом деле нет ничего более актуального, потому что психические технологии важнее всего.
Чтобы знания передавались от мозга к мозгу, их вкус должен нас восхищать и удивлять. Все ингредиенты у нас под рукой, и мы нуждаемся только в умении так приготовить блюдо, чтобы его аромат дразнил и привлекал наш интеллект.
Читая этот текст, вы тоже будете ощущать беспокойство. Стремясь к достижению прозрачной субъективности[249], вы обнаружите, что ваш мозг автоматически припишет мне определенные намерения. Неважно, являются ли они проявлением тщеславия, политических убеждений или чего-то другого. Автоматическое определение намерений само по себе неплохо, но когда оно держит тебя в своей власти, это становится душевным заболеванием. Говоря другими словами, оно является отражением мозга за работой прямо здесь, а не в идеальной лаборатории. Проблема современного состояния наших наук, все еще несовершенных, хрупких и ограниченных[250], заключается в том, что чем более естественна ситуация, тем менее она поддается эксперименту и тем сложнее сделать какие-либо выводы. Нейроэргономика призывает нас к неконтролируемому наблюдению собственной психической жизни и собственной индивидуальности.
Наша наука характеризуется несовершенством и скудостью, и современные нейронауки не являются в этом смысле исключением, тем более что они делают только первые шаги. Они еще не дали объяснения даже такому простому явлению, как сон. Совершенно неизвестно: удастся ли понять, как функционирует мозг в этом состоянии? Что бы мы ни открыли, как бы далеко ни продвинулись, уровня знаний нейронауки всегда будет недостаточно, чтобы опровергнуть известный афоризм: «Я знаю, что я ничего не знаю».
Докторант в отчаянии
В общей сложности я защитил три диссертации в трех разных университетах и всюду поражался степени умственной кастрации, которой подвергаются аспиранты. Идет ли речь о Китае, Соединенных Штатах, о Франции или Италии, Великобритании или разных африканских странах — нигде мне не довелось увидеть цветущего и жизнерадостного докторанта. Защита диссертации — это не закономерное завершение труда, а обыкновенное издевательство, которое академики держат под контролем. Сегодня во всех странах положение докторантов настолько убого, что специалист по нейроэргономике Хорхе Чэм высмеял его в комиксах Ph.D. Comics.
Нет более ясного показателя отсутствии эргономичности, чем плохое самочувствие. Разумеется, существуют не такие уж опасные психические позы, которые ограничивают наши достижения, креативность, память, пластичность психики или оригинальность, но те, что погружают нас в беспросветную тоску, по определению не могут быть эргономичными. Если столько аспирантов несчастны и мозг у них исковеркан, то этому должна быть причина.