Свод небес

Та быстрота, с которой развивались отношения между Мелюхиным и Марфой, казалась им самим естественной и нормальной, будто всю свою жизнь они ждали встречи друг с другом, ждали этой возможности одарить друг друга неисчерпаемым светом любви и хранили в себе его, чтобы теперь излить друг на друга поток восторженных взглядов, ласк и мимолетных слов.

Они почти не говорили друг с другом, разве только изредка перекидывались парой фраз о непостижимости путей судьбы, о странности переплетений человеческих жизней и о своей встрече, случайной, а оттого закономерно-правильной.

Их отношения, яркие для них самих, оставались нераскрытыми для других, и оттого их связь доставляла им особенное, острое удовольствие. Их тайна, явная, откровенная, гласная, оставалась загадкой для окружающих. По крайней мере, так думали сами Мелюхин и Марфа.

При посторонних они держались спокойно, как старые приятели, не особенно соскучившиеся друг по другу, на деле же трепеща от волнения и желаний. Украдкой укрываясь от прозорливых глаз публики, они предавались чувству неизмеримого азарта вдохновленности своею тайной.

Жена Мелюхина, по словам Юры, обладала слабым здоровьем и совершенно расстроенными нервами, отчего часто мучилась головными болями, а особенно – болями в ногах, и нередко не спускалась к завтраку или ужину, иной раз весь день не покидая своей комнаты. Мелюхин характеризовал жену как довольно истеричную особу, которая, к слову, была незлоблива и незлопамятна. На замечание Марфы о том, что Таня показалась ей довольно спокойной и даже скромной девушкой, Мелюхин ответил, что таковой она, быть может, и являлась бы, если бы не травма, которая мучила как ее тело, так и душу. В порыве сентиментальной откровенности Мелюхин признался, что женился на Тане потому, что она, красивая, гордая, но совершенно слабая и беззащитная, вызвала в нем чувство жалости, и в нем возникло желание спасти ее, вызволить из того замкнутого круга ада, в котором она была. Быть может, он и любил жену, как любят неродную дочь, сводную сестру или позабытого друга, но уже давно не питал к ней страсти. И мысль об этом согревала в Марфе самые сокровенные ее мечты и чаяния.

Именно Таня предложила Мелюхину поехать на Алтай. Ее здоровье и подавленное эмоциональное состояние нуждались в разгрузке и успокоении, а нетронутость природы, горный воздух и удаленность от суеты являлись лучшими лекарствами для души и тела.

Марфа не испытывала жалости к Тане: она видела в ней только человека, который имел дерзость присвоить себе то, что никогда не принадлежало ему, а было предназначено для другого – для нее, Марфы. А холодное отношение Мелюхина к жене, ее немощь и близость положения только больше разжигали пряное послевкусие их коротких, упоительных встреч.

Марфа не могла дать определения накрывшему ее с головой вихрю чувств и желаний, который закружил ее в своем плотном, эластичном, тугом круговороте. Она не задавалась вопросом, любит ли она: ей казалось, что круговерть эта – любовь, о которой так много говорят и рассуждают; что все люди вокруг – слепцы, а Филипп и Таня – только побочные, случайные продукты великого чувства, которые не могут любить их, Юру и Марфу, только потому, что Юра и Марфа не любят их. И Марфе казалась ее прежняя жизнь смешной и значимой одновременно, ведь если бы сложилось все иначе, то она не оказалась бы здесь, не была бы свободна от всех привязанностей и ложных стремлений, не была бы готова встретить то, что желала больше всего на свете.

Теперь Марфа часто задумывалась о том, что если бы тогда, четыре года назад, Мелюхин не выдержал бы паузу в развитии их отношений, если бы он допустил зарождение их, то ничего бы не вышло из того нового, неокрепшего, требующего чувства, которое руководило Марфой. Она говорила себе, что в тот момент совершенно не готова была к тому, что следует за обоюдным признанием. Отношения же с Филиппом в расчет она не брала – чувства, которые она испытывала к нему, были совершенно иными или же они и вовсе отсутствовали, как теперь, познавшая истинную страсть, думала Марфа. Тогда она поддалась воле властной руки времени, не стремясь сопротивляться тому, что давало такой мощный отпор, – требованиям переменчивых в своем настроении событий.

Отныне Марфа чувствовала в себе силу и решимость противостоять им, следуя исключительно призыву внутреннего голоса и даже не оборачиваясь на зов множества голосов извне.

Новый шанс любить Мелюхина и возможность получить ответную любовь, выполнимость которых Марфа не допускала даже в своих самых фантастичных мечтах, вселяли в нее веру в неслучайность их встречи, в предначертанность сплетения их судеб, в допустимость их самих как единого целого. И мысли об этом так вдохновляли Марфу, что на пятый день их совместного пребывания в пансионате она готова была оставить Филиппа и даже поделилась этим своим намерением с Мелюхиным, на что он ответил ей, что так же готов развестись с Таней, потому как возможности совместной жизни с ней в сложившихся обстоятельствах он не видел.