Свое имя

Как только Митя остался один, ему сразу сделалось беспокойно: видно, Алешка все-таки твердый, постоянный человек, решил — и никаких сомнений. А у него семь пятниц на неделе. Вечером уверен, что поступает правильно, а утром кажется — он не на той дороге. Скорее бы уж условленный час, и не болтаться от решения к решению! Но время летит без оглядки, когда на письменной по математике у тебя не выходит задача. А если приходится ждать, оно тянется так, что с ума можно сойти.

Будильник напоминал раздавшегося вширь человечка с поразительно маленькой головкой-звонком и короткими и тонкими ножками. Он был стар, работал только в лежачем положении и все же никогда не врал. Но Митя не верил ему сегодня. Впрочем, и стенные часы, висевшие в столовой, не могли утешить: время ползло черепашьим шагом.

Наконец он нашел способ «подогнать» время: старательно подмел двор, приколотил висевшую на одном гвозде доску в заборе, смазал керосином петли на входной двери, чтобы не скрипели, полил цветы на окнах, потом вспомнил, что крыша в будке Жука стала протекать.

Пес вертелся возле него, благодарно виляя пушистым хвостом.

— Сейчас отремонтируем твой дом, — приговаривал Митя. — Дело, Жучок, к осени идет… А я уезжаю. Небось заскучаешь без меня…

Ему стало грустно, а на Жука эти слова не произвели никакого впечатления — пес по-прежнему жизнерадостно мотал хвостом.

Митя оглянулся, испугавшись, что разговаривает чересчур громко.

Но почему он боится, почему прячется? Не потому ли, что делает необдуманный, неверный шаг?

Закончив ремонт собачьей будки, Митя предложил матери свои услуги. Как и большинство людей его возраста, он считал, что самое скучное и неподходящее для мужчины занятие — это хождение в магазины. Но чего не сделаешь, чтобы скоротать время!

Он стоял у прилавка третьим, когда в магазин влетел коренастый юркий паренек — быстрые черные, как у цыгана, глаза, маленький, аккуратный, весело вздернутый нос, чернявый мягкий пушок над пухлыми розовыми губами. На цыгански смуглом лице паренька темнели отпечатки измазанных мазутом пальцев. Но не только лицо, вся одежда его — черная, длинная и широкая, словно с чужого плеча, тужурка с металлическими пуговицами, брюки и форменная фуражка железнодорожника, щегольски сдвинутая набок, — была великолепно измазана машинным маслом и тускло лоснилась.

В руке у него был железный сундучок. Правда, неказистый, даже, можно сказать, неприглядный, с гвоздем, согнутым подковой, вместо замка, но, судя по вмятинам и царапинам, видавший вилы сундучок.

По Митиным предположениям, паренек был не старше его. Не поднимаясь на носках, Митя видел масляные пятна на донышке его фуражки. И все же перед ним стоял настоящий рабочий человек.

Пока он с завистливым вниманием разглядывал паренька, тот успел подать продавщице хлебную карточку.

— И очереди-то нет, а ему вперед надо! — проворчал Митя.

Паренек бросил на него косой взгляд.

— Да, да, про тебя говорю, — вызывающе сказал Митя. — Уважать надо чужое время…

— Три ха-ха! — насмешливо воскликнул парень, пряча хлеб в сундучок. — Это твое-то время уважать? А у тебя его нехватка, что ли?

— Уж ты шибко занятой!

— Смотри-ка, соображаешь!

— Потише, петухи! — крикнула продавщица.

Мите было стыдно перед покупателями, но другого способа затеять разговор с незнакомым человеком он не нашел.

— Интересно, чего это ты привязался? Чистюля! — беззлобно проговорил парень и хотел провести локтем по белой Митиной рубашке.

Митя вовремя отодвинулся. Впервые в жизни ему сделалось неловко за свою чистую одежду, за чересчур чистые руки. Наверное, только у бездельников бывают такие руки.

— Вымазался, как черт, и уж думаешь — рабочий! — сказал Митя, когда они вышли на улицу.

— А ты помозолься кочегаром, посмотрю я, какой будешь!

Паренек, по всей вероятности, был совсем не злой, даже огрызался беззлобно, с усмешкой.

Чтобы продлить разговор, Митя недоверчиво фыркнул:

— Вроде ты кочегар?

— Скоро в помощники переведут, — с чувством неоспоримого превосходства ответил паренек. — Человек с понятием угадает паровозника за километр и по одёже, и по всему, — добавил он, выставляя сундучок.

Слова эти задели Митю за живое:

— Разбираемся, не думай.

— Оно и видно.

— Один только ты железнодорожник!

— А может, и ты тоже?

— Представьте себе.

— Каким боком?

— А таким. У меня и отец, и дед, и прадед — все паровозники!

Парень захохотал и так запрокинул голову, что фуражка чудом удержалась на его голове.

— А бабушка твоя не ездила на паровозе? Видали, предками козыряет! А сам-то ты на железной дороге кто? Пассажир? Еще, может, безбилетный?.. — Он смеялся громко, весело, от души.

Удар был неожиданный и тяжелый. Смех этот мешал сосредоточиться, сбивал с толку. Конечно, можно сделать вид, что надоело слушать болтовню, повернуться и уйти. Но это было бы малодушием.

— Глупо, — сказал Митя, успокоившись. — Сам сочинил глупость и доволен. И как таких пускают на паровоз?

— Пустили, как видишь. И, доложу тебе, неплохо езжу, справляюсь, — доброжелательно улыбнулся кочегар. — Даже благодарность имею от начальника депо…