Свое имя

На утреннем допросе капитан рукояткой нагана угодил Ушакову в глаз. Его снова били, обливали из ведра и снова допрашивали. Потом почему-то долго не трогали. Он лежал, избитый, закоченевший, не в силах повернуться, пошевелить пальцем. И вдруг наверху загремели частые удары. Кто-то колотил железом по железу. Было похоже, будто сбивают с двери замок. «Ключ потеряли, что ли? Сейчас прикончат…»

Но это пришли свои: Красная Армия вышибла колчаковцев из Горноуральска…

Почти пять месяцев Иван Кузьмич отлеживался в больнице, больше года из-за кровохарканья пролежал дома. Вернуться на паровоз он уже не смог. Несколько лет был дежурным по депо, нарядчиком, а когда врачи запретили работать, упросил начальство и стал вызывалыциком. Зимой и летом у него страшно зябли ноги, один глаз был постоянно прикрыт тонким и сморщенным, словно кожица печеного яблока, веком, и оттого казалось, что Ушаков все время хитро щурится.

Он стучал палкой в калитки, в подоконники, и паровозники мигом угадывали Кузьмича и выходили к нему.

— Черепанову на сто двадцать первый сегодня, в восемнадцать тридцать, — глухим, сипловатым голосом пробубнил старик, когда на крыльце показался Тимофей Иванович.

— Есть, Кузьмич. Понятно!

На этом обычно разговор заканчивался, и вызывальщик, опираясь на палку, шел дальше. Но сегодня он снял шапку, почтительно поклонился:

— Легкой дорожки тебе, Тимофей Иваныч. Дорожка-то не близкая…

— Благодарствую, Кузьмич. Счастливо оставаться.

Вернувшись в дом, Черепанов задумчиво сказал жене:

— Ходит вот Кузьмич, стучит, будит. А мне иной раз сдается, что старый не просто на работу выкликает, а еще и напоминает вроде всем про те времена… Не забывайте, мол, товарищи, ничего не забывайте…

Марья Николаевна не ответила мужу. Стоя у окна, она думала о своем. То, что перед этой тревожившей сердце поездкой, как всегда, явился старик, немного успокоило ее.

Милая девочка

С утра нудно шумел дождь. Стекло было в крупных перламутровых брызгах, похожих на рыбью чешую. Лужа посредине двора кипела и пенилась, стеклянно-прозрачные пузыри вскакивали на воде и тотчас лопались.

Митя лежал с книгой, но не читал. Вспоминал проводы отца, митинг на площади. Думал об Алешке. Уехал он или образумился? А что, если сейчас к нему? В такой-то ливень?

Он понимал, что обманывает себя: конечно, не ливень сдерживал его, а еще свежая, не забытая обида. Самое лучшее — встретить бы Веру и узнать… Но что это? Может, ему мерещится?

Он вскочил с кровати и, прильнув к двери, перестал дышать.

— Чуть не загрызла меня, злюка!

«Она! Зачем она пришла? Случилось что-то?»

— Нет, Жучок наш не кусается, — проговорила Марья Николаевна. — Он только шумный, а незлобивый.

— Извините, что побеспокоила. Я сестра Алеши Белоногова. Знаете такого?

— Как не знать! Нашего Мити дружок-приятель. Тебя Верой, кажется, звать? Вон ты какая стала. Раздевайся. Промокла небось? Ну заходи, заходи…

— У меня туфли мокрые, я наслежу.

Митя облизнул губы и тихо отворил дверь.

Вера обернулась, по ее невысокому чистому лбу пробежала тень.

— Ты дома?

— Дома, — почти машинально ответил Митя. Ему почудилось, будто на него жаром дохнула раскаленная печь, так запылали щеки.

— А его нет, — сказала Вера и опустилась на стул.

— Алеши, что ли, нету? — всполошилась Марья Николаевна.

— Вчера ушел и не вернулся. Наверное, уехал все-таки… — Вера суетливо мяла кончик голубой косынки.

— Ничего не пойму, Верочка! Куда уехал?

— На фронт, — с отчаянием сказала Вера. — Без него, видите ли, армия не справится, а в тылу ему нечего делать…

— Спаси бог! — всплеснула руками Марья Николаевна. — Как же так? Кто ему позволил? Что за самовольство такое?

— Еще в прошлом году собирался. Я думала, и теперь так будет, не верила… Пропадет он там… — Губы у нее задрожали.

Когда-то Алешка говорил Мите о своей сестре: «Язык — настоящая бритва, а сердце — уральский гранит. Легче из камня выдавить каплю воды, чем из нее слезинку…»

Нет, не знает Алешка своей сестры! Вот она заплачет сейчас, как обыкновенная девчонка.

— Маму жалко. Ночью просыпалась раза три: «Нет Леши?» Я придумала, что он в туристский поход ушел. Не верит… — Она приложила косынку к глазам, и на легкой ткани сразу появилось два расплывчатых пятнышка.

Марья Николаевна обняла прямые тонкие плечи Веры, и та совсем по-детски уткнулась головой в ее грудь.

— Ну, успокойся, моя девочка. Успокойся. Посидим, подумаем, потолкуем, как беде помочь. А тебе друг-приятель не сказывал про свою выдумку? — Мать повернулась к Мите.

Вера могла бы ответить за него, но ей было интересно, что он за человек.

— Я знал, — негромко сказал Митя, ни на кого не глядя.

— Знал? — ужаснулась Марья Николаевна. — И никому ни слова? Ты ведь постарше, мог подействовать, вразумить…

— Мы вместе собирались.

Вера откинула за спину косу и посмотрела на Митю мокрыми сияющими глазами. Губы ее разжались, и, как показалось Мите, одобрительная светлая улыбка задрожала на них.

Марья Николаевна выпрямилась, взялась за край стола.

— Ты тоже?

— Да.