Своё никому не отдам (СИ)

— Коли умный такой, вот и растолкуй им.

— Все ко мне. Тебя, капрал, я тоже прошу меня выслушать, — Гриша нисколько не смущён. Пред ним поставлена задача, решить которую ни капельки не сложно. Он таких занятий провёл уже много. — Смотрите, тут по кромке нанесены деления. Каждое — это один градус. Каждый пятый градус имеет более длинную риску, а десятый еще длиннее. Зубчики на юбке как раз для того, чтобы всяк мог видеть со своего места, на сколь делений поворачивается платформа.

По местам. Всем смотреть зубцы. Видите?

— Видим.

— Пять градусов ошуй, и-и, рраз!

Чуть проскочили.

— Четыре градуса одесь, и-и, рраз!

Попали.

— Десять и два градуса одесь, и-и, рраз!

Опять попали.

— Теперь с тобой, капрал. Остальным вкруг буссоли стоять и смотреть. Целим в третий буй. Твой визир нынче на нулевой риске стоит, что соответствует воображаемому направлению пушки. Крутим визир и считаем деления. Четырнадцать.

Правильные, по местам! Десять и четыре ошуй, и-и, рраз!

Ставь капрал визир в ноль и гляди, попадает ли взор на мишень?

— Попадает. Ты паря, ступай куда шёл. Мы уж как-то тут и без твоих подсказок управимся.

На такую грубость в Грише волной поднялся гнев. Почуял, как от прилива крови запылало лицо и стали горячими уши. Нельзя в таком состоянии ни молвить ни деять. Повернулся и пошел прочь.

— Десять и три риски одесь, и-и, рраз! — донеслось до него.

Понятно. На четвёртый буй перенацелили.

Надо же, как он грубость воспринял. Не брань даже, просто неблагодарность. Привык, что его кругом знают, а эти новички не знают. А ведь с Кондратием знакомство было при сходных условиях, а потом оказалось, что мужик этот — чистое золото. Вот и выходит, что опираться-то следует на то, что оказывает сопротивление. Чтобы мнение у человека было осмысленное. Правда, иной раз так хочется, чтобы не спорили с тобой, а просто делали, что велено.

Так, рассуждая о нескончаемой сложности бытия, добрёл Гриша до пороховой мельницы. Тут нынче какие-то верстаки и люд работный на вал водяного колеса новый шкив насаживает. Знакомый мастеровой объяснил, что, поскольку селитру всю выбрали и больше порох делать не из чего, то Пётр Акинфиевич лафетную мастерскую в это место перевозит.

Ага. Лафетную. Вон основы устраивают для станков. Не иначе, пищали колёсные станут делать, и лафеты для них, понятно.

Через холм перешел к контрфорсу крепости. Из солдатской едальни потянуло съестным, забурчало в животе. Зашел и получил мису наваристой похлёбки. Говорят, и Тыртов тут кормится, когда с женой полается. Ну так стряпухи и стараются, а то… вкусно в общем.

Зашло капральство, что платформу ворочало.

— Марусь, а что за вьюнош тут у вас расхаживает, да всё разобъясняет? — Один из солдатиков обратился к девке, орудующей черпаком.

— Не тот, часом, — Маруся мотнула головой с Гришину сторону.

— Тот.

— Царевич это наш, Гриша. Работа у него такая, чтобы бестолочью люди не маялись, а делом занимались.

Вот тут-то и дошло, наконец, до разума, откуда такое отношение у людей к происходящему. Это потому, что, с точки зрения мирных обывателей, жизнь становится более упорядоченной и целенаправленной. Простые и ясные цели, к которым не так уж трудно стремиться. Если сам не знаешь, как жить — иди в армию. Или в казармы рабочие. Накормят, напоят, укажут что делать. Да и в бой не пошлют, потому что есть множество мирных навсегда тыловых подразделений. Безысходность уходит, возникает надежда. Возникает система. Вот о чём думать ему нужно. И считать.

Страна — армия, как кажется Тыртову. Страна — артель, как полагает Кондратий. Страна — боярское подворье, как подумал бы любой хозяин надела. Вот мысль, которая раньше подспудно толкалась в голове и никак не вылезала в виде ясной формулировки. Формулировки задачи. Теперь всё понятно до конца и можно действовать, чётко осознавая цель. Это дорогого стоит. Спасибо Марусе. Натолкнула.

Гриша поднял на девушку благодарный взгляд. Та истолковала его по-своему и метнула скользом вдоль длинного стола миску каши. Поймал, и отправил в обратный путь освободившуюся от похлёбки чашу. Поймала. Улыбнулись друг другу.

А мысль эту он пока никому не скажет. Разве только Наташке. Любит она головоломки разгадывать.

* * *

Наташка была серьёзно занята. Она шила себе форму. Не пятнистую, в коей только на Ендрике красоваться. На столичном острове такого не носят. Там офицеры ходят в костюмах из доброй ткани да с богатой отделкой. На шляпах у них плюмажи и кокарды из чистого золота. А сапоги — со шпорами. Не может она, княгиня и супруга самого царевича выглядеть серой мышкой.

А ещё ей платья необходимы. И на рысский манер, и на иноземный. Они нынче с Агнессой ужасно заняты, и, считай, все девки и бабы, что на подворье царского терема живут и способны иголку в руках держать. Что ей сейчас судьбы царства?! Пушки — тоже не к спеху. Тут у одной купчихи она шапочку видела с цветочками из ткани, так вот если бы Гришенька выведал, отчего они не мнутся, а держатся жёстко. Ведь ему в этом ни за что не откажут. Он такой обходительный.