Свое время

Андрей Маркович еле заметно усмехнулся. Он Вере нравился: немногословный, ироничный молодой человек. Они застали самый конец его встречи с читателями, когда знаменитого писателя уже не было видно в плотном кольце охотников за автографами. Однако Скуркис решительно ввинтился в толпу и вернулся с живым трофеем; его яркую до неприличия радость добытчика несколько омрачало присутствие незапланированных довесков — Полтороцкого и юной поэтессы (Вера тщетно пыталась представить, какие эта девочка может писать стихи) с ее мальчиком-студентом.

— С вами реально клево, — сказала Арна, вставая и поправляя косынку, съехавшую от депутатских объятий; Вера с легким шоком заметила отсутствие под ней волос, хотя, может, и показалось. — Только нас с Богданом сегодня еще ждут в нескольких местах.

Мальчик с готовностью подскочил тоже.

Полтороцкий широко ухмыльнулся и развел руками:

— Вот. Я же говорил. Удачи вам, Арночка. Все наши договоренности в силе, если что, звоните мне на мобильный.

Вера сморгнула — и в следующий момент увидела юную парочку уже далеко за широким окном, таким же прозрачным, как воздух под ярким солнцем. Они шли, держась за руки, и незаметный дефект стекла преломил их фигурки, подсветил мимолетной радугой.

Все взгляды проводили их до угла. Машенька прильнула щекой к массивному красоткинскому плечу.

— Какая чудесная сегодня погода, — сказала она. — Невероятно для этого города, особенно осенью.

— Ни разу такого не было, — поддержал Скуркис. — Все го­ды, насколько я помню, неумолимо лил дождь. Правда, Андрей?

Маркович подтвердил односложно: похоже, он вообще собирался отмалчиваться, не реагируя на попытки вовлечь его в разговор. И его можно понять, подумала Вера, человек только со встречи с читателями, а ведь прозаикам гораздо труднее, чем поэтам — приходится все время говорить, отвечать на вопросы, импровизировать в случае вынужденных пауз и провисов, когда поэту достаточно почитать стихи… Она ободряюще ему улыбнулась. Приняла ответную улыбку, полную концентрированной вежливости, и опустила глаза. Ну зачем Скуркис его к нам сюда затащил?..

— Люблю разговоры о погоде, а вы?

Заговорщический шепот прозвучал прямо над ухом, и Ве­ра вздрогнула, одновременно услышав — оказывается, она опять выпала из общего разговора, соскользнула со звуковой дорожки, как с ней бывало часто, — как Миша Красоткин и вправду гулким басом развивает тему прошлогоднего дождя и сопутствовавших ему событий. Обернулась и увидела слишком близко и низко нависающую физиономию Полтороцкого; разглядела ниточки тонального крема в морщинистых мешках под глазами и вдохнула тяжелый запах парфюма. Инстинктивно отодвинулась, возвращая себе личное пространство. И ответила, осознав задним числом, что безотчетно копирует исчерпывающую краткость Марковича:

— Я — нет.

— Напрасно, — приглушенный голос совершенно не мешал дуэту Машеньки и Миши с вкраплениями реплик Скуркиса. — Когда люди говорят о погоде, это замечательно. Это значит, что им все равно, о чем говорить, зато доставляет наслаждение сам процесс.

— Наслаждение?

Она не собиралась иронизировать, поощряя его на дальнейший разговор. Вырвалось; Вера прикусила изнутри губу. Полтороцкий представлял собою ненавистную ей с юности породу самовлюбленных самцов, обласканных во всех сферах жизни и тем парадоксальнее зависимых от необходимости ежечасно распускать перед кем-то перья. Девочка ушла, и поскольку к Машеньке при живом Мише не подступиться, он пытается теперь обаять меня. Еще пару минут, и полезет с объятиями, подумала она с тоской. Долго ли еще ждать Берштейна?

Взглянула на часы, попутно скользнув взглядом по программке: чтобы увидеть в ней что-то актуальное, уже надо переворачивать страницу. Берштейн, впрочем, должен подойти совсем скоро…

— Конечно. Посмотрите на них.

Она посмотрела. Только посмотрела, позабыв подключить звук.

Скуркис бурно жестикулировал, рассказывая что-то спе­цифически, интимно, не для всех смешное, и Машенька смеялась, по-девичьи запрокинув подбородок, и Красоткин хохотал тоже, громадной ладонью охватывая ее маленькое плечо, и все вместе они составляли идеальный треугольник, жесткую фигуру, самодостаточную и нерушимую, сыгранный и слаженный ансамбль. Прорезался звук: скрипка, ударные, контрабас — и никаких осмысленных слов. Маркович сидел рядом посторонним и не слишком-то нужным наблюдателем, к которому уже не оборачивались, не обращались. Не говоря о Полтороцком и о ней самой.

— Они остановили время, — заговорщически прошептал актер. — Вы же слышали, Вера, сто раз слышали эту расхожую, пошлую поговорку, которая когда-то была гениальной поэтической строкой: остановись, мгновенье, ты прекрасно?.. А теперь посмотрите, полюбуйтесь, как это делается. Наше с вами время идет, вы вон нервничаете, я же вижу, — а у них стоит. У них получилось, поскольку они счастливы. И соответственно наоборот.

— Наоборот?

— Ну да. Счастливые часов не наблюдают. Тоже заезжено будь здоров, но ведь правда.