Своей дорогой

Но Вильденроде не обратил внимания на ее настроение; он, как ни в чем не бывало, занял место рядом с Майей и стал беззаботно поддразнивать сначала собаку, а потом и ее хозяйку. Он говорил о всевозможных вещах немного шутливо, но необыкновенно занимательно. Такой разговор был совершенно нов для молодой девушки; барон умел очень естественно и деликатно разговаривать чрезвычайно дружеским тоном, на который ему давало право будущее родство; наконец он постарался завоевать расположение Пука. Все это не могло не повлиять на Майю. Мало-помалу она забыла о своем воинственном намерении, стала доверчивее и, наконец, так увлеклась, что начала рассказывать ему о разных разностях.

Разговор был в полном разгаре, когда Вильденроде вдруг без всякого предисловия спросил:

— Так вы больше не боитесь меня?

— Я? — Девушка собиралась с негодованием возразить, но горячий румянец против воли залил ее лицо.

— Да, вы! Я прекрасно видел ваш испуг при нашей первой встрече. Или вы станете отрицать это?

Румянец на лице Майи сгустился. Барон как нельзя лучше угадал правду, но такая неуместная проницательность раздосадовала Майю, а то, что он еще и говорил ей об этом, она нашла весьма неделикатным с его стороны.

— Вы смеетесь надо мной! — рассерженно сказала она.

Барон улыбнулся. Мрачная складка на лбу разгладилась, резкие линии смягчились, и он ответил очень мягким голосом:

— Разве я похож на насмешника? Неужели вы серьезно так думаете?

Майя взглянула на него. Нет, в этих глазах не было и следа насмешки, но они производили то же оцепеняющее действие, что и раньше; девушка не могла оторвать своих глаз от его взгляда и опять испытывала прежнее необъяснимое чувство стеснения и замешательства. Она не нашла ответа и только слегка покачала головой.

— Нет? — спросил Вильденроде. — Ну, так докажите же мне, что гость, приехавший сегодня в ваш дом, не пугает вас больше, и исполните одну мою просьбу. — Вильденроде наклонился к ней, и его голос понизился до шепота. — Все здесь зовут вас Майей, каждый из членов этого общества имеет право называть вас просто по имени, которое звучит так мило, как ни одно имя на свете; даже этому… этому господину Рунеку позволяется это; я один обращаюсь к вам официально. Я не так дерзок, чтобы предъявлять претензию на права Цецилии, которая, как сестра, говорит вам «ты», но… могу ли я звать вас Майей?

В просьбе барона не было ничего особенно дерзкого или необычного; пожилой человек мог позволить себе такую фамильярность по отношению к молодой девушке, брату которой он будет приходиться шурином, но Майя медлила с ответом.

Она колебалась так долго, что барон с упреком спросил:

— Вы отказываете мне?

— О, нет, конечно нет, ведь вы брат Цецилии.

— Да, но у брата Цецилии есть имя, которое ему очень хотелось бы слышать от вас, Майя; меня зовут Оскаром.

Ответа не последовало.

— Вы не хотите?

— Я… не могу!

В этом испуганном восклицании выражался боязливый отпор. Оскар опять улыбнулся.

— Неужели это так трудно? Ну, я не буду настаивать, пока с меня довольно и вашего позволения. Благодарю вас, Майя!

Он нежно пожал руку своей собеседницы и выпустил ее.

Майя! Как странно он выговаривал это имя! Этот звук наполнял душу молодой девушки никогда еще неизведанным чувством, сладостным и в то же время тревожным. Увидев подходившего к ним Эриха, она облегченно вздохнула.

— Право, мне кажется, Оскар, ты ухаживаешь за нашей маленькой Майей, — шутливо сказал он.

— Пока я только предъявляю права, которые дает мне будущее родство, — весело ответил барон. — Майя только что разрешила мне отбросить церемонное «фрейлейн». Надеюсь, ты ничего не имеешь против?

— Ровно ничего, — со смехом ответил Эрих, — хотя ты с гораздо большим достоинством мог бы разыграть роль дядюшки нашей малютки; посмотри, какое почтение ты внушаешь ей!

Майя не слышала последних слов; она быстро подошла к отцу, подсевшему к старшим дамам, и порывисто прижалась к нему, как будто искала у него защиты от какой-то опасности, неведомой, но уже успевшей бросить свою тень на ее светлое настоящее.

Цецилия продолжала сидеть у камина; Рунек, «каменный гость», как в насмешку шепотом назвала его своему жениху Цецилия, тоже не уходил со своего места. Молчаливость Эгберта в самом деле бросалась в глаза, по крайней мере, Эриху и Майе; баронесса же Вильденроде находила ее вполне естественной; молодой человек, очевидно, чувствовал себя чужим в обществе, к которому не принадлежал по праву, и милость, оказанная ему приглашением, по всей вероятности, больше тяготила его, чем радовала. Цецилия вполне разделяла мнение брата об этом и, подражая ему, до сих пор почти не обращала внимания на молодого инженера; но она заметила, что он наблюдает за ней; само собой разумеется, она сочла это доказательством удивления и восхищения ее красотой, а потому соблаговолила заговорить с ним.

— Так вы раньше знали моего брата?

— В большом городе не удивительно встретиться, — спокойно ответил Рунек. — Впрочем, встреча была мимолетной.

— Это было три года тому назад, в Берлине? Я помню, он приехал оттуда в Лозанну, чтобы забрать меня из пансиона.