Своенравная красавица

Доказательство того, что эти страхи не беспочвенны, последовало через несколько дней. Черити и Сара, взяв с собой маленького Даррелла, отправились на луг к ручью собирать первоцветы, что росли там в изобилии и пользовались большим спросом в кладовой и на кухне. Они возвращались домой с корзинками, полными сладко пахнущих золотых цветов, и вели за руки уставшего, перепачканного ребенка. Около дома они нос к носу столкнулись с Джонасом. Он встал у них на пути, подбоченясь и широко расставив ноги, и внимательно глядел на малыша. Лицо Даррелла было в пыли, на холщовом костюмчике виднелись пятна грязи, в потной ручонке он стиснул пучок поникших первоцветов.

— Наследник Конингтона, — с издевкой произнес Джонас. — Бродит по полям, как цыганенок, когда ему следовало бы усердно трудиться над книгами. Ну ты, почему не на уроках?

Услышав такое грубое обращение, произнесенное громким, грозным голосом, да еще тем, кого он всегда боялся, ребенок вытаращил глазенки и тут же разразился слезами, зарывшись лицом в юбку Черити.

— Прошу тебя, не запугивай его, Джонас! — рассердилась Сара. — Ты знаешь, что он тебя боится.

— Судя по всему, он боится собственной тени. На редкость смешно, правда? Гордый Конингтон породил такого слюнтяя! — И Джонас прикрикнул на ребенка: — Замолчи, парень! Честное слово, на этот раз кое-кто выпорет тебя, чтоб ты стал похрабрее.

— Ничего хорошего из этого не выйдет! — Черити, опустившись на колени, чтобы успокоить Даррелла, вскинула на Джонаса глаза, сверкнувшие гневом. — Кому, как не тебе, знать это, кузен! Ведь тебе это не пошло на пользу.

Джонас потемнел лицом, но Черити заметила победный блеск в его глазах, который предупредил ее, что она ступает на опасную почву. Усилием воли она подавила собственные чувства, встала и попросила спокойно:

— Сара, отведи Даррелла в дом, к няне, хорошо? Скажи, что я сейчас приду.

Сара с тревогой переводила взгляд с брата на Черити, потом взяла малыша за руку и увела, бормоча ему что-то нежное и утешительное. Черити подождала, чтобы они отошли подальше, глубоко вздохнула, полностью овладевая собой, и повернулась к Джонасу.

— Я знаю, что ты ненавидишь его отца, — сказала она тихо, — но во имя милосердия, Джонас, прояви хоть чуточку доброты к ребенку. Как это можно держать зло на ребенка, не иметь жалости к этой крохе, оставшейся без матери?

Несколько секунд Джонас молча мрачно смотрел на нее. Черити, сама того не зная, разбередила незаживающую рану, все эти годы терзавшую его невидимо для окружающих. Его юношеская страсть к Элисон Конингтон была вполне безобидной, но чувство вины, усиленное исповедуемой им суровой верой, мучило Джонаса неотступно, пока не приобрело в его сознании размеры смертного греха. В Плимуте ему удавалось справляться с этим, но как только он возвращался в Маут-Хаус, ребенок Элисон вновь пробуждал в нем тяжкие воспоминания. Если бы маленький Даррелл был точной копией своей матери, Джонас, вероятно, относился бы к нему добрее. Но то, что прекрасное лицо умершей Элисон обрамляют рыжевато-золотистые кудри Конингтона, — это невыносимо, просто какая-то мерзкая насмешка, специально, чтобы Джонас не забывал, что перед ним не только сын Элисон, но и сын человека, которого он ненавидит всей душой.

— У нас нет никаких обязательств перед ребенком, и теперь, когда война закончилась, его следует отослать к отцу, — ответил он наконец и добавил с точно рассчитанной жестокостью: — Маут-Хаус уже переполнен бездомными сиротами.

Черити покачала головой.

— Нет, Джонас, — сказала она спокойно, — маленький Даррелл и Конингтон-Сент-Джон неразрывно связаны. Можно было превратить в руины особняк, но здесь все равно его родина, его земля по праву рождения. И когда-нибудь отец приедет к нему.

— Ну приедет, и что? — с усмешкой парировал Джонас. — Земли Даррелла Конингтона уже уменьшились, а ему придется продавать еще. И что останется от наследства, о котором ты тут болтаешь, к тому времени, когда мальчишка станет взрослым?

Черити неотрывно глядела на Джонаса, и холодный ужас овладевал ею по мере того, как она постигала масштабы его безжалостных намерений.

— Так вот какова правда, — сказала она с горечью. — Ты принес столько зла Дарреллу, но твоя жажда мести все еще не удовлетворена, и теперь ты хочешь воспользоваться состоянием своего дяди, — чтобы довести до конца черное дело, начатое по твоему приказу солдатами четыре года назад.

А он продолжал насмехаться над ней:

— Золото, кузина, может оказаться оружием пострашнее стали. Я богатый человек и буду еще богаче. Я уничтожу Даррелла Конингтона, как и поклялся, когда он унизил меня и выставил на посмешище перед всей деревней. Я буду учить его, он узнает, что значит потерять уважение и вылететь из седла, он поймет, каково это — быть существом, с которым никто не считается.