Своенравная красавица

Джонас сам проводил молитвы, и Черити, глядя, как он стоит, дожидаясь, пока слуги займут свои места, подумала, что он явно сверх обычного доволен собой. Джонасу было чуть больше двадцати, он превратился в плотного коренастого молодого человека с красивым, но почему-то странно отталкивающим лицом. Возможно, это из-за полного отсутствия чувства юмора или из-за жестокости, что поселилась в глазах и у рта, отражая фанатизм и нетерпимость, присущие его натуре. Джонас занимал теперь заметное положение в своем кругу и становился все грубее и высокомернее с менее удачливыми.

Почувствовав, что кто-то наблюдает за ней, Черити подняла голову и поймала взгляд светлых глаз Дэниела Стоутвуда, камердинера Джонаса. Стоутвуд жил в Плимуте и не был связан со слугами Шенфилдов ни узами крови, ни обычаями, которые объединяли их с остальным населением деревни. Они относились к нему настороженно. Это был долговязый парень с землистым лицом, жесткими рыжими волосами и постоянно постным выражением притворной скромности. Черити не жаловала его, и он знал это. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем возможность притащить своему хозяину новую сплетню о ней.

Псалмы, пропитанные гневом, столь милым сердцу истинных пуритан, читали бесконечно долго. Но Черити давно научилась не прислушиваться к словам и в душе произносила свои молитвы. Она молилась просто и с искренней верой, древними прекрасными словами, которые выучила в детстве, и всегда черпала в них силу и утешение. Когда чтение псалмов заканчивалось, ей полагалось пожелать доброй ночи дяде и тете и возвратиться в детскую, но, к удивлению Черити, Джонас задержал ее:

— Подожди минуту, кузина! Я должен рассказать кое-что, возможно, и тебя это заинтересует.

Черити приостановилась и посмотрела на него недоверчиво и удивленно. Джонас редко утруждал себя обращением к ней, и его новая многозначительная интонация и странное триумфальное выражение глаз пробудили в ней беспокойство. Не желая показывать этого, Черити склонила голову в знак согласия и подошла к группе около камина.

Джонас обратился к отцу:

— Сэр, мне доставляет удовольствие сообщить вам, что в последнее время я был занят расширением наших земель. Я приобрел все земли к северу и востоку от наших границ, от фермы Уайтторн до рощи на холме.

Его выслушали в полном молчании, а затем Черити произнесла дрогнувшим голосом:

— Я не верю тебе! Это земли Конингтонов.

— Ошибаешься, кузина! — Джонас внимательно наблюдал за ней и теперь говорил с нескрываемым удовлетворением. — Это были земли Конингтонов. Твой друг сэр Даррелл продал их мне.

Черити пристально смотрела на Джонаса, осмысливая причину его удовлетворения и желания сделать ее свидетельницей своего триумфа. И сказала беспомощно:

— Это не может быть правдой! Даррелл не продал бы тебе ни акра своих наследственных земель.

— У него не было выбора, — грубо бросил Джонас. — Те денечки, когда Конингтоны могли растоптать кого угодно, давно в прошлом. Даррелл Конингтон мог добыть деньги для выкупа своих земель только одним способом: продажей большого участка. Я предложил самую высокую цену, он с радостью ухватился за это и спрятал свою гордость в карман...

Сара крепко сжала руку Черити и спросила поспешно, не дав ей заговорить:

— Так ты видел сэра Даррелла, Джонас?

— Нет, я с ним не виделся. Он в Лондоне, приехал договариваться с парламентом. Наше дело было улажено адвокатами.

Черити сжала в ответ пальцы Сары и высвободила руку. Вместе с недоверием и шоком от того, что сообщил Джонас, у нее в сердце затеплилась слабая надежда. Но сейчас Сара задала вопрос, на который у Черити не хватило смелости, и надежда угасла. Пока самообладание не покинуло ее совершенно, ей следовало как можно скорее уйти от издевательской усмешки Джонаса и злорадного взгляда его матери. Стараясь ничем не выдать своего отчаяния, она неторопливо направилась к лестнице.

В ту ночь она долго лежала без сна, уставясь в темноту, думая о Даррелле, до какого же бедственного положения он доведен. Сердце горестно сжималось при мысли, что он должен был пережить, расставаясь с родовыми землями, которые принадлежали многим поколениям его предков. Ничего удивительного, что он медлит с возвращением, но если он не вернется, что станется с его сыном? Джонас все еще ненавидит Даррелла, он весь кипит, когда видит, с какой любовью относятся к Дарреллу в деревне, хоть его давно тут нет. Джонасу обидно, что сам он вызывает здесь стойкую, пусть и невысказанную неприязнь. Приобретение части земель Конингтона может просто разжечь его аппетит и вдохновить на дальнейшие шаги. Даррелл вне пределов его досягаемости, но не исключено, что Джонас сочтет сына вполне адекватной заменой отцу.