Своеволие

«Наивная душа, — вздохнул атаман. — Бог тебе в помощь».

И сам осекся. Ничего себе! Это он уже не только вслух молиться начал, но и в мыслях?

Отложив рефлексию на потом, Санька собрал всех жителей выселка и по большой дуге в обход Темноводного спешно повел их к Кузнецу. Момент наступал критический, Пущин со своей урлой сейчас мог на всякое пойти.

Полк приказного встал на берегу Амура, на остатках старого лагеря Хабарова. Крепкий отряд служилых блокировала ворота острога, но большая часть всё еще располагалась подле дощаников. Все-таки Кузнец пока пришел разбираться и, только возможно, карать. На людей Дурнова уставились десятки пищалей, но атамана Темноводного быстро узнали и послали за Онуфрием.

— А, притащился! — зло прорычал Кузнец. — Что ты опять учудил, ирод?

— Я?! — совершенно искренне изумился Дурной, встав столбом. — Да в уме ли ты, Онуфрий Степанович? Твой Пущин тут такое творит, а ты на меня…

— Значит, утверждаешь, что числа твои истинны?

Только сейчас Санька разглядел в руках приказного свой пергамент с отчетом по ясаку.

— Конечно! Да, разве только в том дело? Думаю, Ивашка Иванов сын тебе и многое другое рассказал…

— Про что Ивашка сказывал — об том речь не ведём, — всё еще зло оборвал его Кузнец. — Про ясак речь покуда. Про дело государево.

Дурной вмиг проникся. Конечно, что еще может быть важнее, чем пополнение царских сундуков новой рухлядью? Единственный конкурентный товар у России, что поделать.

— Стал быть, утверждаешь, что Пущин ясак твой утаил?

— А сколько он прислал? — на всякий случай уточнил беглец из будущего.

— Вчетверо менее, чем у тебя прописано, — нехотя бросил приказной. — Харзы желтопузой поболе вышло, а соболя — совсем крохи.

«Ох, пожадничал сукин сын боярский! — с плохо скрытым злорадством подумал Известь. — Да еще и на соболей лапу положил. Капец ему!».

— Ну… Получается, утаил, приказной. Да ладно бы только это…

— Никшни! — осадил его снова Кузнец. — Опосля об ином. Пошли!

И они пошли к дощаникам, где уже растянули несколько навесов из парусины.

— Эх, горести мои! — как бы сам с собой запричитал Онуфрий Степанов сын. — Я-то чаял, учнете вы мне челобитные да наветы друг на друга слать… А вы оба как с цепи сорвались!

— Да я-то при чем?! — снова возмутился Дурной.

— Пасть закрой, — уже без злобы, устало заткнул его Кузнец. — А Ивашку с росписью ясачной, чай, случайно загодя ко мне послал?

Санька почувствовал, что краснеет. Не от того, что стыдно, а потому, что его, казалось, хитрые каверзы читаются вот так легко и просто.

— От и молчи… Пока к ответу не призовут.

Под навесом было людно. Так что Пущина среди толпы Дурной заметил не сразу. Увидели они друг друга практически одновременно. Санька только брови вздел, а сын боярский сразу вскипел и чуть ли не кинулся на атамана:

— Вот он! Наветчик! Сам пришел, паскуда!

Глава 18

— Охолонь! — рыкнул Кузнец. Тоже без злобы. Просто, чтобы обозначить, кто здесь хозяин. — Твое слово уже выслушали. Теперя пусть Дурной речёт.

Уже судилище? И, похоже, слово Пущина здесь стало первым. Плохо.

— Я обвиняю сына боярского в том, что он внес в Темноводный разлад! — собравшись с духом, начал он. — Привечал недовольных, подстрекал их не повиноваться. Под благовидными речами собирал шайку… воровскую.

Санька смотрел на заскучавшие лица Кузнеца и его окружения и вдруг почувствовал себя глупо. Он так пылал гневом, так хотел уличить сукина сына в подлости и коварстве… Ну да, обвиняй щуку в том, что она плавает в воде и жрет пескарей! Да еще перед другими… в принципе, такими же щуками. Даже боярский сын криво улыбнулся краешком рта.

«Дурной я, Дурной, — горестно рассмеялся в душе беглец из будущего. — Понятно ведь, что это не Пущин один такой. Это — система. Пусть даже формально осуждаемая. Она здесь живет, и на ней всё построено. Вся жизнь Московского царства…».

Дурной замолчал, вдруг сильно загрустив.

«Ладно! Переходим к козырям».

— Когда мы вернулись с Ушуры-реки, Пущин со своей кодлой наставили на нас мушкеты, отобрали весь ясак, забрали роспись…

— Забрали? — удивился Кузнец и помахал пергаментом.

— Я сделал две росписи, приказной… — негромко пояснил Санька.

Краем глаза он заметил, как дернулась щека у Пущина. Видимо, Кузнец еще не поведал ему об этом. Это хорошо!

— Сын боярский отнял ясак и послал тебе меньшую часть…

— Поклёп! — закричал Пущин. — Онуфрий, кому у тебя вера? Сыну боярскому или вору безродному? И зачем мне красть государев ясак?

Последний вопрос, конечно, был фигурой речи: все понимали, зачем нужно красть пушнину. Чтобы пускать ее в обвод. И все крали. Кто пару шкурок, кто пару сороков, избранные водили караваны, полные рухлядью.

— Кузнец, я, конечно, косячил, — в волнении снова стал путаться в лексике беглец из будущего. — Но я никогда не воровал. Скорее, наоборот, — и он, не таясь, метнул взгляд на Петриловского, который был тут же.

— Зато веры твоим словам мало, Дурной, — неожиданно резко осадил его приказной. — Слова твои, что нож татя: появляются в самый ненужный момент. А, когда надобно, ты, противу всех, таишь их. Речешь одно, а глаза зрят иное.

— Ты о чем?