Свои

Тут и вдова Герасимова в стороне оставаться не пожелала: вы, — говорит, — как порешаете, мне обскажите, ежели что — у себя девку оставлю, все лучше чем судьбу испытывать. Оно бы и хорошо, да у вдовы малец растет, на что ему такое соседство?

Словом, решился-таки Иван Аксинью к себе взять, да уж с условием, чтоб Их сиятельства напрочь о ней забыли и никогда впредь не вспоминали, на что графиня согласилась с превеликой радостью.

Поначалу непросто все складывалось. Аксинью с младенчиком вдова Герасимова приютила. И как за сыночка не побоялась! Но жили тихо, Аксинья, — так и вовсе скрытно. И то сказать, старик-Можаев, стоило кому упомянуть о невестке, в бешенство приходил, посошком кидался. Ивану до новой супруги тоже дела не было, больше года с собою слаживался, прежде чем пустить ее с малюткой в дом. Но и оказавшись в мужнином доме, Аксинья долго еще никому на глаза не показывалась, невидимкой жила. Разве вдовы не боялась. Успели же сродниться, душеньки сиротские!

Зато Зиночка, дочь Аксиньи, чистым постреленком росла, — неугомонным, задорным, сообразительным, и никого, ничего не боялась.

Было дело, слова недобрые вслед девчушке неслись, — но тут уж Иван никому спуску не давал, умел объяснить, что дите и вовсе ни в чем не повинно, а с женой, надо будет, сам все порешит, ему в этом деле помощники не нужны. Тогда же и речи зловредные поутихли, и всё в покой приходить стало.

Зиночка одним ей известном манером сумела старика-Можаева к себе так расположить, что без малейшего опасения забиралась к нему на колени и требовала сказок про Дикое поле. Вслед за дедом, братцев в себя влюбила, последним Иван сдался.

Однажды на подводе домой возвращался. Уставший, измотанный был, все задремать норовил, — вот и подхватил по дороге мужичка, чтобы тот болтовней дрему отгонял. Мужичок всю дорогу исправно жужжал, а как к дому подъезжать стали, даже приободрился:

— Где тут хозяйка? — закричал, на угощенье напрашивался.

Вдруг вылетело к ним чудушко курчавое в светлом оборчатом платьице, и, подпрыгнув от радости, зависло на руках Ивановых:

— Тятя, тятя приехал!

— Вот, значит, кто хозяйка! — игриво отозвался мужичок.

— А что? — рассмеялся Иван, глядя на довольную физиономию девчушки. — И хозяйка! — и по-отцовски горделиво представил, — Зинаида Иванова[28] Можаева!

Мужичок вяло улыбнулся и поплелся на постоялый двор в надежде получить бесплатный горшок горячих щей и дождаться нового попутчика на Тамбов.

Глава 6. Можаевы и Широких

Любит глаз человеческий заглядеться на красоту, льнет к ней, ластится, и сколько ни говори, что приятность лица не суть заслуга или добродетель, — невольно выискивает, кем бы полюбоваться.

В Зиночке Можаевой привлекала скорость и ясность мысли, готовность действовать тут же, немедленно: давайте нарисую, прочту, помогу… С лёту, с ходу, вдруг и сразу ввергнутый в водоворот ее бурной, деловитой натуры, человек упивался уже самим кипением жизни, забывая о вопросах эстетики. Оттого, не будучи красавицей, Зиночка и не думала переживать по девчоночьим пустякам, зато, услышав случайное: «вот она, порода можаевская!», — аж краснела от удовольствия.

Правда и то, что из породы этой Аксиньина дочка ничуть не выбивалась: черты лица крупные, лоб высокий, глаз карий, волос темный. Вот только подбородок грубоват, своенравен. У мужиков-то за бородой ничего не разберешь, а у девочки весь виден, — вперед лица лезет. И кудрева, ох кудрева! Впрочем, если и заводил кто гадательно:

— В кого барашка такая?

— Девка ж! — со всей убедительностью отвечал Иван, чем снимал всякие сомнения в чистоте можаевской породы. Тем более и характер у Зиночки был под стать остальным Можаевым, и даже природа женская, нежная и чувствительная, нисколько не смягчала ее бурливого, без суетливости, охов и ахов, словно не девичьего, нрава.

Едва на ноги встала, — всё бы ей в партизан да в горелки играться. Иной раз Аксинья с нянькой, а то вдова Герасимова учить возьмутся:

— Не пристало барышне так носиться. Чумазая, лохматая, раскраснелась… Кто тебя в жены возьмет?! — говорят, и щечки ей отирают, локоны упрямые под гребешки да ленты заправляют.

А Зиночка выслушает, дождется, пока ей красоту наведут, тряхнет головкой, — кудряшки во все стороны так и брызнут:

— Некчем! — смеется, а сама глазками по сторонам стреляет, товарищей по игре высматривает.

Что нрав мальчиший, для девчонки, которая сызмальства на старших братцев равнялась, — дело объяснимое. Другое удивляло, — ее интерес к «умным» разговорам и «большим» делам. А дел этих хватало.

Годы-то какие были! На России-матушке — реформа за реформой, до самых основ добирались, всё на новый лад перекраивали. Вот и преображалась жизнь.