Свои

Утром, покружив на площадке, уходил вышагивать по полосе, как журавль. Даже при славной погоде бетонка блестела, потная. Она все время крошилась, разделялась на плиты. Однажды в мае, ближе к концу, к болоту, он нашел мертвого волка. Тощего и тусклого. Оттащил и завалил листьями. Правильно было бы ходить с ружьем, опасно же, но Соков предпочитал таскать что-нибудь другое – зимой лопату, летом косу, – утешая себя, что и этим отобьется, если нападет зверь.

А земля под ветхим бетоном напрягалась, он это чувствовал, и хотела сбросить поклажу – давно не нужную. Соков сам был такой поклажей на земле. Жена умерла три года назад. Алексей Петрович знал свою вину в ее смерти. Надо было убраться из этих мест, она ведь в спокойствии нуждалась. Она слишком беспокоилась. Ругала по-всякому. Говорила, что он позорит себя и ее перед соседями: «Лучше сдохнуть и не видеть стыд такой!», и повторяла даже: «Лучше бы ты пил, а не идиотничал!» Она без конца называла Сокова сумасшедшим. И вот умерла. Во сне. Обычно громкая, оставила тихо.

По утрам, вышагивая бетонкой, Соков все чаще напрягал глаза и вчитывался под ноги, словно ждал, что увидит надгробную надпись «Сокова Галина Викторовна, 1945–2008».

Дочка Таня выросла и уехала в Пермь. Работала там в музее, но не простом, а современного искусства. Заявлялась раз в полгода, звонко смеялась, тормошила, несколько инструментов привезла, чтобы легче было нянчиться ему с полосой. И хоть смеялась, все время выходила на крыльцо и курила. Соков качал голой головой: «Замуж бы тебе» – и подозревал то, о чем и соседи судачили: «Танька у него проститутка», но она показала ему серию открыток, где высовывалась из люка надувного резинового танка с лицом, раскрашенным ярко-ало, как в клюкве. Корпус танка был полупрозрачным, светло-зеленым, и Соков, щурясь, спросил: «А ты чего там в танке? Голая?» – «Почему? В бикини», – мигом зарозовев, пробормотала Таня, спрятала открытки в дорожный баул и больше не доставала.

С тех пор как объект отменили, все оживились, торопя события: чтобы поскорее земля показалась, свободная. Оживилась природа. Несколько раз полосу заливало так, что она полностью сливалась с болотом, и Соков думал даже, что ее потерял. Но солнце творило чудеса, бетонка опять выступала, хотя, конечно, приходилось особенно потрудиться, расчищая от мути и гнили.

Зимой Соков раз в месяц нанимал мужика из другого поселка, проставлялся, и тот, озорно его матеря, сражался со снегом и льдом на своем тракторе. Летом повадились грибники. Эти чужаки ставили свои машины на полосе, а то и на площадке. Соков выскакивал из дома:

– Ехай отсюдова! Щас ребят позову, они вам покажут! Мне ружье принести, а? Это объект, понял? А вдруг самолет, и чего?.. Тебе на башку сядет, да?

Слюна прыгала у него на губах, глаза горели так электрически ярко, что грибники предпочитали не связываться с психом. Он махал руками страстно и длинно, зачерпывая небо, точно призывал самолет немедленно опуститься.

Было и такое: тогда жива была жена, дочка жила с ними и ходила в ближний поселок в школу, и работала еще небольшая, но команда, и на площадку еще иногда садились вертолеты, – приехали бандиты. Соков говорил с ними, тремя, отдельно, в конце полосы, где начинались топи.

Они разговаривали с ним загадочно и пританцовывая.

– Сухо, – полувопросительно сказал главный, круглоголовый и безволосый. – Сухо у тебя. Зачем землица, сука, пропадает? Глупо, земеля. Мы ж в Коми или не в Коми? Сам знаешь, нет земли. А у тебя есть. Мы бетон сковырнем и строиться будем, ты усек?

Сослуживцы видели издали: Соков в мольбе задирал руки и размахивал руками, точно крыльями (может, отгонял мошкару?), пританцовывал каким-то своим танцем, он и в танце хотел переспорить гостей. Его толкнули, упал. А трое прошли к большой машине, стремительно и молча, и с дикой скоростью умчали. Соков шел медленно и хромая, и рукав его отекал вонючей болотной жижей, и все начали готовиться к худшему, но никто не вернулся. Вероятно, собирались вернуться, но им помешала какая-нибудь разборка, и они навеки сгинули где-нибудь среди болот. Зато Соков в тот же месяц начисто облысел и головой стал как тот главный бандит, который требовал отдать сухую землю, без пользы покрытую советским бетоном. И еще Соков укрепился в деле. Он стал будто бы жрецом отмененной веры, который хранит священное пространство, ожидая сошествия божества.

…Осенним днем 2010-го Антон Антоныч помогал Сокову по пьяни. Опьянение давало соседу сил и желания общаться с Соковым. Антоныч пел, бормотал, уходил далеко и приближался и даже обнаружил бревно, которое столкнул в заросли, прочь:

Вот! Лежало! Это разве дело? Порядок нужен! А то мало ли…

Соков не ответил.

В тот день он лег спать рано. Рано вставать, да и спал с перерывами. Проснулся от шума и свиста. За окном мелькнула широкая тень, и с чудовищным железным грохотом что-то обрушилось и загремело.

Соков узнал этот шум. Сжало сердце. Он влез в сапоги, выскочил из дому и побежал.