Свои чужие

Когда ты чертова медийная личность — всегда ценишь тех людей, которые интересовались тобой до того, как твое имя начали по три тысячи раз вбивать в поисковике. Кто у меня такой был? Костя, с которым я общалась еще юным, только пошедшим в печать автором? Элька, которая видела мои тексты, когда их было еще опасно людям показывать? И вот их нет… Предали!

В своей квартире я долго сижу прямо на полу в прихожей и гляжу в темноту квартиры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Встаю, переодеваюсь, вешаю платье в шкаф. Задумчиво скольжу пальцами по гладкой синей ткани.

Какая символика… Нет, все-таки плохая была идея позволять Варламову и выбирать, и покупать мне это платье, предназначенное для праздника другого моего мужчины.

Хотя… Хотя, может, и не так все плохо…

Ловя себя на этой мысли, я издаю нервный смешок.

Да уж, лучше так поняла, что нет, не стоит мне цепляться за Анисимова.

Хорошо же, двумя Иудами в моей жизни меньше, так?

Встаю, включаю свет, достаю из шкафа глубокую сумку.

Все равно сейчас не усну, руки просят чем-нибудь заняться, так хоть избавлюсь от вещей этого… персонажа.

На самом деле я лохушка. Почему мне для того, чтобы что-то понять, обязательно дать обухом по голове?

Почему Варламов может понять, что ему нужно, может вышвырнуть Верочку с вещами из своей квартиры, вычистить страничку в Фейсбуке от фоток со своими бабами?

Почему я на все доводы моей интуиции, на все противление души так и не решилась выставить Анисимова сама?

Можно ли сейчас назвать интуицией то, что два года я так упорно не могла впустить Анисимова в свою жизнь? Я ведь пыталась, правда. Сколько внутренней борьбы было проделано, но уступки у себя удалось выбить минимальные. Даже это решение о росписи, о том, что надо съехаться, далось мне с огромным трудом. Мне все сильнее начинало казаться, что я сбегу из ЗАГСа во время росписи. Казаться-то казалось, но я по-прежнему надеялась, что все обойдется. Что это — простая притирка, она же у всех бывает, так ведь?

Боялась быть одна? Да, я боялась. Очень. Я помню несколько одиноких лет после развода. Первый — самый черный, и два других, которые я прожила только потому, что писала как заведенная. Просто потому что вокруг меня были мои герои, они говорили со мной, не давая окончательно уйти в депрессию.

А потом — появился Костя. И оказалось, что можно писать до трех часов ночи, а потом нырять под одеяло, в теплые руки, и засыпать, усталой и спокойной.

Я скучала по этому. У меня это было, когда-то, давно, вечность назад, когда у нас с Димой все было еще хорошо. Я скучала по самой себе, по историям и чувствам, льющимся из-под пальцев. По всему, от чего отказалась ради Димы когда-то. И по теплым мужским объятиям я тоже очень скучала.

Хотя, я ведь ощущала, что что-то не то… Мы с Костей будто играли в кубики, вместо того чтобы строить что-то из настоящих кирпичей. Все было чинно, благородно, но так игрушечно, аж до тошноты.

А ведь просто надо было принять, что Анисимов — не мое. Мне ведь не нужен был мужик, способный изменить мне с моей лучшей подругой. О какой семье с таковым может идти речь?

Да, холодно от этого. Да, пусто быть одной.

Но лучше одной, чем вот так, с предательствами в результате.

Его нет. На самом деле я боюсь, что он заявится, я до смерти не хочу скандала и выяснения отношений. Нет, разумеется, я не боюсь передумать. Я слишком стара для того, чтобы передумывать в таких вопросах. Я быстрее позвоню и вызову Варламова, уж он-то точно не упустит возможности вышибить Анисимова из моей квартиры. Но все-таки Кости нет. Может, он проникся моей эмоциональностью и понял, что у нас все, может, решил, что “утро вечера мудренее”, и надеется, что утром я напугаюсь одиночества и передумаю.

Ага, сейчас!

Наверное, лучше складывать вещи кое-как, чего с церемониться, да? А я все равно практично складываю рубашки, как надо, чтобы не мять особо.

Вещей на самом деле не так уж и мало. Костя, как спрут, будто специально натаскивал в мою квартиру вещь за вещью, будто занимая мою территорию. А я не хочу ничего его в своей квартире. Даже зубной нити, даже салфетки для протирки очков.

И все-таки сумки хватает. Хорошо.

И как кстати он оставил у меня ключи от своей машины…

Сумка тяжелая, я даже самоубийственно суюсь с ней в лифт — когда я заканчиваю сборы, уже четвертый час ночи и, естественно, людей, шастающих в это время на улицу, очень мало. Я такая одна, прямо скажем.

Слава богу, лифт не застряет. Честно говоря, после того случая в школе искусств бояться я стала сильнее, и сегодня тут точно не будет Кашпировского-Варламова, который мне покажет трюк с проникновением в кабину застрявшего лифта. Реально, даже со второго этажа мне спустить это сложно.

Анисимовский серый Вольво противно пищит, когда я отключаю сигнализацию. Хотя мне сейчас все противно, и этот серый цвет, и марка машины, и даже сочетание цифр на номере. Нажимаю на замок на багажнике, открываю его, чтобы швырнуть в него сумку.

И замираю, глядя на одну только вещь, лежащую на дне багажника.