Свои и чужие (сборник)

Про работу Мария старалась не думать. И все же снилась ей операционная, тонкое позвякивание инструмента и его глаза. Слов им уже не требовалось – она понимала его с полувзгляда. И он рассказывал всем, что операционная сестра – это важнее, чем жена. Потому что партнер. Потому что помощник. Говорил, что завидует сам себе.

И все же эти сны были лучше, чем те, которые изводили ее всю ее жизнь. Те были страшнее.

Теперь, идя на базар или на почту, Мария обходила тот дом стороной – не дай бог, кого-нибудь встретить. Не дай бог, встретить его!

Однажды увидела в магазине знакомую докторшу. Та, разумеется, набросилась с вопросами.

Мария сухо ответила – просто устала. Ноги больные, стоять тяжело. Хочу отдохнуть, а там – посмотрим. Может, найду работу полегче. Пойду в медпункт на вокзале. Или в поликлинику на прием.

Докторша с сомнением посмотрела на Марию и почему-то покачала головой.

Люська, видя хозяйственное рвение матери, бросила однажды со смехом:

– Ты б еще свиней завела! А потом – на базар!

Мария застыла с поварешкой в руках, посмотрела на дочь и задумалась. А наутро пошла в сараюшку.

Деревянные сараи, покосившиеся, кривые, словно пьяные, стояли во дворе дома – обычная южная история. Сарайчик прилагался к каждой квартире. Мариин пока пустовал – вернее, не был задействован. В нем хранила свой инвентарь – метла, лопаты и ведра – дворничиха Даша. Мария вынесла Дашино богатство во двор и принялась за уборку.

На следующий день приволокла деревянный ящик, в котором шумно гомонили две довольно облезлые белые курицы и жидковатый петух, норовивший клюнуть Марию в лицо или, на худой конец, в руку.

Мария насыпала новым питомцам зерна, налила воды и заперла сарайчик на новенький блестящий замок. Шумный петух с несвободой был не согласен и грудью бросался на хлипкую дверь. Мария вернулась и приперла дверцу здоровым поленом.

Люська, узнав про «хозяйство», покрутила пальцем у виска – совсем мать рехнулась. Но вопросов не задавала – каждый сходит с ума по-своему.

Последний штрих – Мария сменила шторки на кухне и притащила две новые кухонные табуретки.

Пересчитала оставшиеся деньги и тяжело вздохнула.

На следующий день, переводом, Мария устроилась в медпункт на автобусной станции. С больницей было покончено.

Люська заканчивала школу. Мать сурово спросила про планы на жизнь. За этой суровостью прятался страх, что дочка сорвется и уедет. Хотя бы в районный центр. Там, по крайней мере, есть три училища – педагогическое, медицинское и парикмахерское.

Люська сказала, что в районку не поедет. Останется в городе и пойдет работать. После выпускного отдохнула пару недель и пошла в магазин канцтоваров. Разумеется, продавцом.

Мария облегченно выдохнула – дочка пока оставалась при ней. Пока. Да и то слава богу! А значит, одиночество, которого она, как оказалось, боялась больше всего – всю свою жизнь, – ей не грозит.

Так ей казалось. Потом, спустя пару лет, она проклинала себя за то, что не выперла Люську учиться. Но жизнь уже распорядилась по-своему.

Анатолий Васильевич Ружкин был в городке человеком известным. Но, увы, не благими делами.

Был он человеком, по мнению окружающих, мягко говоря, пустым и неблагонадежным – тихим пьяницей, балаболом и бабником. Словом, никчемным. Работал электриком на телефонном узле. Ходил франтом – всегда при светлой сорочке, желательно голубой – под цвет ярких глаз, при галстуке в мелкую крапочку и в отутюженных, хоть и сильно потрепанных брючатах. Росту он был хорошего, фигуру имел стройную и лицо симпатичное – «интересное», – как говорили про него женщины. Коим, кстати, не было числа. Женщины Анатолия Васильевича очень любили. За что? Им, женщинам, виднее. Но кроме женщин случайных – а имя им легион, – были подруги и постоянные. Очень даже постоянные – практически гражданские жены. И было их, между прочим, целых три!

Катерина, первая любовь и мать двух его сыновей, была уже немолодой, довольно обрюгзшей и потрепанной жизнью. Торговала на железнодорожном вокзале водой с сиропом и без. Была она хамкой и сиропа не доливала, но все, кто однажды, по незнанию или неосторожности, с ней связался, помнил об этом не один день. И больше таких ошибок не повторял.

Два ее сына, оболтусы Витька и Колька, болтались по городу и задирали прохожих. К папаше относились с презрением, называя его сраным интеллигентом.

Обида за мать и полное неприятие папаши сделали свое дело. Когда он приходил к ним, они злобно цыкали и отпускали пошлые шуточки. Анатолий Васильевич расстраивался до слез и пытался с ними заигрывать. На что получал, разумеется, жесткий отпор.

Когда пацаны выкатывались за дверь, не желая наблюдать все эти «тити-мити», он жаловался Катерине на их грубость. Она шмякала на стол бутылку и коротко бросала:

– Безотцовщина! – прекращая этим все дальнейшие прения.

Анатолий Васильевич выпивал рюмочку, вытирал скупую мужскую слезу и переключался на другие темы – что напрасно душу травить?

Они вспоминали с Катериной молодость и свою пылкую любовь. А там, поверьте, было много, как ни странно, хорошего!