Свои и чужие (сборник)

От станции шла медленно, глубоко вдыхая свежий лесной воздух. И все не могла надышаться, думая о том, какое это огромное счастье, что мальчишки круглый год живут на природе! Но скоро начнется школа, и все это кончится… увы!

Но долго грустить она не умела, ощущая жизнь как огромное благо – значит, будут наезжать после школы, на выходные! В пятницу вечером и за выходные они «наберут». Как всегда делали с родителями.

Дорога была известна до мелочей – серый овальный валун у дома с зеленым забором. Брошенный трехколесный велосипед – ржавый, забытый и грустный.

Заросли уже отцветшего шиповника на углу Садовой и Герцена. И наконец, «кривая» сосна. Которая и вправду была кривой и, конечно, за долгую жизнь так и не выпрямилась.

Нюта подошла к своему забору, услышала звонкие голоса внуков, строгий окрик дочери и еще уловила знакомый и самый любимый запах – запах подвявших флоксов.

Она остановилась, закрыла глаза и сильно втянула его, этот запах. И в эту минуту ее вдруг накрыло такой теплой и мощной волной воспоминаний и нежности, что у нее слегка закружилась голова – наверное, от счастья, что все это в ее жизни было…

Она толкнула калитку, и дети, увидев ее, тотчас прекратили скандал и с радостным криком бросились ей навстречу.

Она обняла их, раскинув руки, целовала в теплые и родные макушки и, улыбаясь, смотрела на дочь, стоявшую на крыльце. А справа и слева, разросшись беззастенчиво и нагло, уже далеко отступив от забора и упорно двигаясь на дорожку, стояли цветы – розовые, бордовые, белые и фиолетовые. Уже чуть подвявшие, чуть потемневшие с краев, источая деликатный, совсем ненавязчивый запах.

И было понятно, что нежной их прелести хватит надолго – они еще будут встречать и Лидочку, и ее сыновей, и их жен, и, наверное, ее, Лидочкиных, внуков.

И тонкий их запах будет опять, снова и снова, кому-то о чем-то напоминать…

Дай бог, чтобы счастье!

Дочь

Среда была ее днем, и уже во вторник Прокофьева накрывала тоска. Все будет обычно, до тошноты банально и предсказуемо. Она явится после работы – именно в среду у нее совсем мало уроков, – долго будет ковыряться в прихожей, тяжело вздыхать, поправлять прическу, одергивать свою старую скучную юбку, потом пойдет в ванную и, тщательно моя руки, снова будет вздыхать. Наконец, пройдет на кухню, тяжело плюхнется на стул и, конечно, зашуршит своими дурацкими старыми заношенными пакетами.

Он предложит ей чаю, она скажет:

– Да-да! Чтоб согреться.

Будет дуть на ложку, вытягивать нижнюю губу и жаловаться на жизнь.

Все как всегда. А Прокофьев будет маяться, посматривать на часы и ждать, когда эта мука наконец закончится.

Справедливости ради – она не засиживалась, выпив чаю, доставала свои банки – боже мой, кому все это надо! – и начинала собираться домой. При этом оправдывалась – прости, что так коротко, просто на ходу, но ты же знаешь мою ситуацию!

Он поспешно кивал головой, подавал ей пальто и, закрыв за ней дверь, облегченно вздыхал.

Прокофьев тяготился визитами дочери – да вполне понятно! Совершенно чужой человек. Чужой и неинтересный. Возникший в его жизни совсем недавно – он не видел ее детства, не знал ее в юности, мимо прошло ее взросление, становление, так сказать… Хотя что из нее получилось… Тоска, одна сплошная тоска… Он не знал ее абсолютно – что поделаешь, отцовских чувств он был лишен. Ну, и вообще – так сложилась жизнь, все знают, как это бывает.

С ее матерью, своей первой женой, Прокофьев расстался сто лет назад – ей, его дочери, было тогда два года. Приходил он в тот дом нечасто, да и то только в первое время. Потом закрутило, понеслось, и он только отсылал деньги по почте.

Лиза, первая жена, была танцовщицей в известном ансамбле народного танца. Их, этих «лебедушек», старались отхватить ловкие женихи. Первое – девки были красавицы, как на подбор. Вернее, их и подбирали по этому признаку. Второе – «лебедушки» были выездные. А это значило, что в доме всегда будут тряпки и прочие вещи. Такие, которых в продаже никто и не видывал. Третье – этими тряпками и техникой все успешно и грамотно торговали. Словом, девки там были умелые, шустрые.

Ну и далее – появиться с такой вот женой считалось не то чтобы хорошим тоном, но говорило об успешности мужика.

«Лебедушки» были ушлыми и прожженными – в мужья хотели дипломатов, журналистов-международников, известных дантистов, писателей или скульпторов. Художники в список не входили, потому что зарабатывали гроши. Если вообще зарабатывали.

Лиза была другой – в солистки не лезла, по трупам не шла и в интригах участия не принимала. И торговлей не занималась.

Хорошенькая была – прелесть! Русые волосы, серые глаза. Фигура, конечно, ноги.

Он тогда уже крутился в этом мире, пытаясь пролезть, зацепиться, словом – устроиться.

Получилось – и уже в двадцать семь он был помощником администратора Москонцерта. Деньги, правда, пошли не сразу, пришлось пару лет подождать. Но не бедствовал. К тому же с его «корочкой» все двери были открыты.

Лиза поразила его своей мягкой, ненавязчивой красотой, покорностью, нестяжательностью и полным отсутствием корысти.