Свой круг

Обыск продолжался несколько часов. Почти ничего интересного, кроме нескольких обрезков плотной зеленой ткани, обнаруженной в шкафу за рядами книг. Участковый заметно удивился, когда я включил их в протокол, а Золотев презрительно скривился: «Она же по рублю за метр, тут всего-то копеек на пять! При всем желании дело не раздуете!»

В письменном столе полнейший беспорядок, уйма всяких бумаг, навалом — альбомов с фотографиями.

— Валера любит фотографироваться, — тихо пояснила мать, когда я перелистывал толстые картонные страницы. — Одно время вообще только этим и занимался.

На всех снимках красовался вальяжный и значительный Валерий Федорович в окружении легкомысленного вида девиц или преданных сотоварищей. Разнообразия он, похоже, не признавал.

Между альбомами затесалась общая тетрадь в зеленом переплете. Я раскрыл первые страницы.

«20 февраля на большой перемене Большаков сказал, что Алехина дура. Слышали Минеева и Дозорцева».

Что это такое? Я бегло просмотрел все девяносто шесть листов.

«Громов курил в туалете… На вечере Зайцева и Китаев заперлись в пустом классе и целовались… Фаина целый урок просидела в спортзале с физруком, домой пошли вместе… Ермолай рассказывал, что в шестьдесят втором украл кольцо из комиссионки на Ворошиловском… Вершикова получала товар у Нюськи, продавала в „Комфорте“, часть через Марочникову сдавала в „Фиалке“… Шах говорил про Семена Федотовича, кличка Полковник, который миллионами ворочает…»

Сплетни, слухи, обрывки подслушанных разговоров записаны аккуратным почерком, разными чернилами, очевидно в соответствии с какой-то системой классификации. На последних страницах в основном мелькают фамилии Вершиковой и Марочниковой.

— Пиши, — сказал я ведущему протокол Петру. — Тетрадь в зеленой обложке девяноетошестилистовая, на первой странице фраза "5 сентября Воронов прогулял химию, ходил в кино на «Великолепную семерку», последняя запись: «После Нового года Шах показывал Вершиковой камни, в скобках — бриллианты, вопросительный знак, она, дура, не определила — какие и на какую сумму. Где они сейчас?»

Золотов-старший никак не комментировал находку, глянув на его застывшее напряженное лицо, я не стал класть тетрадь на стол, а дал держать участковому.

В нижнем ящике секретера под ворохом всякого хлама лежал плоский, завернутый в ватман пакет. Когда я его развернул, с глянцевых листов ударили в глаза розовые груди, колени, ягодицы… Те самые журналы, о которых говорил Золотов. Рядом — красная пачка из-под фотобумаги. Ну-ка, посмотрим…

Вот сволочь! Я бросил пачку обратно. Еще один из многочисленных крючков, которыми он держал своих подруг. Веселая вечеринка, «заморская» выпивка, «финская» банька, оргии на манер древнего Рима плюс увлечение фотографией и скрытая камера.

— Что там? — полюбопытствовал участковый.

— Фотографии в пачке, опечатанные на месте обыска печатью следователя и скрепленные подписями понятых, — продиктовал я Петру, заклеивая пакет и опечатывая бумажную бандерольку. — Распишитесь вот здесь.

— Делать нечего, вот и забирают все подряд, — снова подал голос Золотов-старший.

— Ничего, сейчас я сяду и напишу везде, куда надо.

Он брюзжал до тех пор, пока из шифоньера в гостиной я не извлек толстую амбарную книгу, прошитую, с тщательно пронумерованными страницами.

«Мамонов вернулся из командировки семнадцатого, а на работу вышел двадцатого, билет выпросил на вокзале… Черноплавский выписал материальную помощь Ивашиной, деньги она отдала ему на угощение комиссии из министерства… После субботника Черноплавский с Мамоновым заперлись в кабинете, вышли навеселе, за углом к ним в машину села Ивашина…»

Опять досье для доносов! В отличие от сына Золотов-старший не разбрасывался: выдернутые из жизни факты и фактики выстраивались целенаправленно и били в одну точку. Ну и семейка!

— На каком основании забираете мои документы? — сипло выдавил Золотов-старший. — Это записи о непорядках в нашем учреждении, перечень злоупотреблений некоторых должностных лиц. Разве советский человек должен мириться с подобными явлениями?

Или вы не одобряете гражданской активности простых тружеников?

— Активность мы одобряем и очень приветствуем, — я качнул на ладони увесистый гроссбух. — А потому тщательно изучим ваши записи и примем нужные меры.

Я сложил в портфель изъятые вещи, взял изготовленный Петром под диктовку протокол.

— А если оснований для вмешательства прокуратуры не окажется, направим ваш труд в коллектив…

У Золотова обмякло лицо, и он безвольно опустился на стул.

— Потому что накопление недостатков вовсе не признак гражданской активности. Их надо выносить на обсуждение общественности, давать оценку и устранять. Так?

Я поймал себя на мысли, что перенял нравоучительные интонации прокурора.

Золотов ничего не ответил. Подписывать протокол он не стал, по моей просьбе это сделала супруга, покосившись предварительно на главу семьи и не получив явно выраженного запрета.

В гулком опрятном подъезде молчавший до сих пор участковый обрел дар речи: