Свой круг

Федун раздражал независимостью, ослиным упрямством, нежеланием признавать его, Валерия Федоровича, авторитет. Но не из-за этого же? Не надо было брать морячка на дачу…

В конце вечеринки, когда свет стал мягким, расстояния неопределенными, очертания предметов зыбкими, а тело легким и сильным, девочки разошлись по спальням, он учил эту дубину уму-разуму, вместо признательности натыкался на колкости и насмешки и допивал, не чувствуя вкуса, остатки спиртного, а поток сознания бежал по причудливому, с неожиданными поворотами руслу.

Тезка папахена. Тот, сволочь, мало издевался в детстве, надо же придумать — «эвакуатор», правдоподобно до жути, и сам-то без дела полный ноль, даже машину купить не может, как собирался, гараж впустую простаивает, а этот осел от верного дела нос воротит да умничает, фуфлыжник, а что делать с фуфлыжниками, известно, где та железка, дохлая рыбка, узнаешь, как из параши жрут, чего он там молотит?

— А если надумаю, то зачем мне с тобой связываться? Или сам не справлюсь? Навар больше, а риска меньше. И обойдется дешевле: не будешь кровь сосать да душить в своей паутине!

Не показалось, действительно фраер позорный его обзывает, а вот в морду, нет, уклонился и сам, по щеке! На кого руку поднял, кранты, следом прет, ага, на ковре, раз — она, рыбка снулая, тусклая, как фиксы Ермолаевы, только сидит ловчее, отскочит, но пусть опасается — раз! Не отскочил, повалился, крови нет, притворяется? Рукоятку вытереть, вставай, хватит! Умыться, все пройдет, лента отмотается обратно, как тогда. А-а-а-а-а!

Золотов вернулся в следственный кабинет ИВС.

— Не из-за чего мне было его убивать. Несчастный случай! — механически повторял он.

Я дописывал протокол.

Золотов попросил сигарету, затянулся, без обычного форса выпустил дым.

— Не повезло.

— Кому? — не понял я.

— Мне… — Он стряхнул пепел на пол. — Кому же еще? Люди живут в свое удовольствие — и ничего.

— Что за люди?

— Да мало ли. Скромная завсекцией Крольченко — руки в перстнях, серьги бриллиантовые, дома чешский хрусталь, финские гарнитуры. И все нормально. Потому что умеет жить! И везет.

— Неужели золото на пальцах и финская мебель — показатель настоящей счастливой жизни? Ее главная цель?

Губы Золотова скривились в презрительной усмешке.

— Знаю, знаю! Главное — чистая душа и спокойная совесть! А счастливая жизнь — честная работа с самоотдачей до седьмого пота, потом полезные развлечения: лекторий, шахматный павильон, библиотека… Да? — Он сплюнул прямо на ноги. — Преснятина и серость! Когда я слышу подобные рассуждения, меня начинает тошнить!

— Вам не жалко Федора? — неожиданно спросил я.

Золотов смешался.

— Чего об этом толковать… Назад-то не вернешь. Живых надо жалеть. — Он тяжело вздохнул и пальцами загасил окурок. — Мне себя жалко: влип как дурак! Потому что с дебилами связался. И не повезло с этим убийством. Я же не такой. Ну покрутиться, деньги сделать. Зачем убивать? И в мыслях никогда… Не повезло!

Тот же Гришка-мясник, ворует, аж хребет трещит, и живет припеваючи!

— До поры!

— Бросьте! Все на свете до поры. А ему на это наплевать, о будущем не думает, катается как сыр в масле и в ус не дует!

— Интересно познакомиться с таким счастливцем.

— Тут я вам не помощник. Знакомьтесь, если достанете. Но вряд ли, руки коротки.

Я начал злиться.

— Достанем, Золотов, обязательно достанем! Неужели вы не чувствуете, что происходит вокруг вас? Наступает время ответственности, и мы повытаскиваем за шиворот всякую нечисть из щелей и темных углов, как бы она ни хоронилась! И Гришку вашего извлечем на свет Божий, и Крольченко, а когда такая публика оказывается на виду у всех, то быстро скисает, теряет радость от воровской жизни и завидует тем, у кого чистая душа и спокойная совесть, хотя вы говорили об этом с издевкой!

— Вы-то чему радуетесь? — бесцветным тоном спросил Золотов. — Ну посадите одного, другого… Зарплату небось не добавят, только хлопот больше.

— Этого вам не понять.

— Ну почему же… Чувство долга, удовлетворение результатами труда. Читал.

Неужели, правда, бывает такое? И не хочется бросить все к чертям, развеяться, отдохнуть?

Бывало, мне хотелось разругаться с Беловым, хлопнуть дверью и пожить с недельку на необитаемом острове или вообще написать заявление и уйти на обычную канцелярскую работу с нормированным рабочим днем и обязательными выходными. И иногда я доставал тонкую запыленную папку с надписью на обложке:

«Психолого-юридические аспекты построения следственных версий» — и несколько дней проводил в библиотеке, чтобы, дополнив содержимое еще одним листком, вновь уложить папку на дальнюю полку. Такое случалось, когда я сильно уставал, но неизбежно проходило, и снова тянуло назад, в водоворот событий.

Не говорить же об этом Золотову, который сделан из другого теста и совсем по-другому понимает работу, развлечения, по-другому оценивает жизнь. Теперь для него настало время переоценки ценностей. Я нажал кнопку вызова конвоира.

У практикантов был отгул, я заперся в кабинете и, ничего не делая, сидел за пустым столом.