Свой среди больных

— Нет, конечно! — Евгения передернуло. — Знай я об этом, разве мог бы стоять в стороне? Я ведь не бездушное животное. Я — человек!

— Тогда в чем дело?

— Я вам расскажу то, что знаю, а выводы вы и сами сможете сделать, — ответил Евгений. — История простая. У вашего чиновника есть сын. Хороший восемнадцатилетний мальчик. Впрочем, сейчас ему уже двадцать один. Три года прошло с тех пор, как у меня появилась информация о нем. Так вот, хороший мальчик, двадцати одного года от роду. Сын этот — единственный наследник чиновника. Естественно, избалованный. Отказа ни в чем не имел, благо папаша мог себе это позволить. «Золотая молодежь», и все такое. И вот этот наследник попадает в дурную компанию. Закономерно, как я считаю. В компании этой процветает вседозволенность. Распущенность и пороки, пьянки и дебоши. И, конечно, наркотики. Много наркотиков. Папаша глазом не успел моргнуть, как его ненаглядный отпрыск превратился в законченного наркомана. И тогда он забил тревогу. Начал возить его по всяким докторам, по дорогим клиникам, даже к услугам бабок-знахарок прибегал. Только все впустую. Сынок от зависимости избавляться не хотел, он умудрялся получить дозу даже в строго охраняемых клиниках. Папаша решил пойти другим путем. Он бросил клич по всем ученым, разрабатывающим тему наркотической зависимости и избавления от нее. Посулил любые деньги, любые льготы и чуть ли не дипломатическую неприкосновенность тому, кто возьмется избавить его сына от пагубной привычки. Обещал и лабораторию, и любые препараты, которые могут потребоваться для разработки экспериментального лечения. По слухам, кое-кто из среды научных сотрудников откликнулся на его призыв. Чем закончилась эта авантюра, я выяснить не успел. Именно на этой теме я погорел, попал в немилость дражайшему чиновнику и был изгнан из столичного рая. Ну, и как вам история?

Пришло время Гурову потерять дар речи. Пораженный догадкой, он молча смотрел на Евгения. Опыты на людях! А ведь это похоже на правду. Все сходится.

— Круг сомкнулся, — произнес Лев, не замечая, что говорит вслух. — Все части мозаики сошлись. Макс поставляет наркоманов. Доктор Рымчук проводит опыты. Директор обеспечивает всем необходимым. А чиновник оберегает от вторжения посторонних. И все это ради одного человека! Уму непостижимо!

— Вот и я о том же, — тяжело вздохнул Евгений. — Геноцид по признаку заболевания. Уничтожаем наркоманов ради того, чтобы один наркоман мог жить.

— Этого-то я и боялся, — задумчиво покачал головой Гуров. — Пробить такую стену будет нелегко. Вопрос не в деньгах, а в благополучии единственного сына. Ради этого он будет драться до последнего, и кто знает, за кем останется победа. Не знаете, где сейчас его сын?

— Понятия не имею. Последнее, что я о нем слышал, это то, что он пропал. Однажды ушел из дома и не вернулся. Как в воду канул, — ответил Евгений. — Но вот что странно, отец не пытался его искать.

— Откуда вам это известно?

— Это моя «больная мозоль». Рана, которой я не даю зарубцеваться. Как только чувствую, что корочка становится слишком прочной, беру гвоздь и расковыриваю снова. До крови. Так, чтобы долго болела. — Евгений говорил чуть отстраненно, будто не с Гуровым, а сам с собой. — Не хочу ее отпускать, боль эту. Хочу помнить, благодаря чему я все еще жив.

— И что все это значит? — Гурову было не до фольклорных изысканий бывшего столичного журналиста. Его интересовала конкретика.

— Слежу я за ним, вот что! — сердито выкрикнул Евгений. — Каждый день и каждый час. Хочу быть в курсе всего, что происходит с этим подонком. Боюсь пропустить момент, когда его свергнут с пьедестала и он полетит в такую глубокую пропасть, что выбраться оттуда уже не сможет. Хочу стоять на краю этой пропасти и громко смеяться, отсчитывая секунды, оставшиеся до удара о землю. Я знаю о каждом его передвижении, о каждой поездке, которую он совершает по долгу службы. Видимо, слежка моя несовершенна, раз умудрился пропустить такое! А про сына мне приятели его рассказали. Я, знаете ли, вожу дружбу кое с кем из них. И будьте уверены, никто из них понятия не имеет, куда пропал сынок моего врага.

— Как думаете, он в клинике? — стараясь увести журналиста от тягостных воспоминаний, спросил Гуров.

— Вполне возможно. Если бы папаша не знал, где находится его сын, он заставил бы всю столичную полицию носом землю рыть, но отыскать его. Живого или мертвого, — ответил Евгений. — Я-то думал, что папаша решился-таки посадить сынка на цепь. Думал, он держит его под домашним арестом. Не в переносном, а в прямом смысле. Представлял себе комнату со звукоизоляцией, с решетками на окнах, с бронированной дверью. Представлял окошко в двери, через которое несчастному подают еду. Ограниченный круг посвященных. Надсмотрщики, личный врач, медсестра, ставящая капельницы, чтобы поддержать здоровье. Того, что рассказали вы, я предположить не мог.