Свой среди чужих

Как и утром, Джованна пошла провожать полицейских по темной лестнице. В узком, душном пространстве страх ее усилился, она сильно сомневалась, что это полицейские. В Риме не бывает таких полицейских.

Но она понимала, что сделать ничего не может.

Поднявшись на пятый этаж, она повела гостей к двери, лихорадочно раздумывая, что же делать. Крикнуть? Не поможет, они ее убьют. С двумя громилами ей явно не справиться. На этаже больше никого нет, сейчас не сезон. Что же делать, что?!

– Dove? – с угрозой в голосе спросил ее первый.

– Qui il signor polizia, questa stanza…

Первый достал из-под полы обрез, второй – какое-то странное оружие, в которое вставил сбоку что-то. Обрез – у полиции такого оружия явно не может быть.

– Che cosa? – со страхом спросила Джованна.

– Zitto!

Здоровяк с обрезом точным движением вставил ключ в замок, второй – толкнул ее в сторону и прижал к стене локтем, держа свое оружие наготове…

Как только чуть слышно щелкнул сработавший в соседней комнате замок, я понял – пора. Сейчас – или никогда.

На третьей секунде я нажал на собачку замка и толкнул дверь плечом, оказываясь в темном коридоре. Видел я прекрасно – это гражданские не могут видеть в полумраке, те, кто учился диверсионной работе в Российской империи, отлично видят и при таком освещении. Как я и предполагал – один уже успел пройти в дверь и был сейчас в номере, второй стоял рядом с дверью, все его внимание было обращено опять-таки на номер, тыл свой он не прикрывал. Если бы прикрывал – шансы пятьдесят на пятьдесят, а так – девяносто девять к одному. В мою пользу.

Прежде чем второй успел опомниться, я метнул подсвечник. Хорошо метнул, как копье, всем телом – сам подсвечник тяжелый, несколько неудобный для метания, но при таком расстоянии он не успеет начать кувыркаться в воздухе. Подсвечник попал туда, куда я и хотел – в голову второго, кажется, с автоматом. Тяжелая черепно-мозговая травма, судя по звуку – не жилец без медицинской помощи. Помощь я оказывать не собирался – я рванулся вперед, с зажатым в руке осколком. Ничего не крича – это только дурак начнет орать, тот, кто вошел в номер, моментально придет в себя от этого крика. А мне этого не надо.

Прыгнув, я повалил на пол девицу и тяжело раненного, уже оседавшего по стене убийцу и повалился на пол сам, уходя из дверного проема. В следующее мгновение оглушительно громыхнуло – и картечь изрешетила стену напротив дверного проема.

Но меня уже там не было.

Томазино – теперь уже брат Томазино – никогда не ненавидел людей, которых убивал. Более того, он родился в таком месте земли, где смерть, в том числе насильственная смерть, воспринимается как нечто обыденное. Неприятное, но все же обыденное.

На Сицилии смерть живет рядом с людьми. Кровная месть длится иногда в поколениях, один раз из-за того, что двое почтенных старцев поссорились в траттории, обвиняя друг друга в жульничестве при игре в карты, месть длилась больше ста лет. Когда на Сицилии убивают человека, полагается делать вид, что он умер своей смертью. И только тогда, когда настанет пора класть гроб в могилу, старшая из плакальщиц громогласно объявляет, что покинувший сию юдоль скорби человек был убит и называет имя убийцы. Или того, кого считают убийцей. После чего старший мужчина в роду убитого подходит и молча отрезает кисточку от полотна, накрывающего гроб, что знаменует собой принятие на себя обязанности отомстить. Однажды кисточку взял шестнадцатилетний пацан, а через несколько часов ворвавшиеся в дом убийцы застрелили его за столом, когда он ужинал. Пацан был последним мужчиной в роду – и с его смертью месть сама по себе прекратилась.

Finita la tragedia.

Томазино рос в самой обычной крестьянской семье, не самой большой, кстати. Отец не погиб от мести, но сел в тюрьму за убийства, и Томазино с раннего детства пришлось учиться работать. Если бы не Отец, он стал бы простым крестьянином – испольщиком, работающим на феодалов. Но Отец на собственные деньги отправил его на учение к синьору Витторио, известному каменщику, мастеру по дереву, который строил и ремонтировал дома по всей Сицилии, в том числе и у богатых людей. Так Томазино приобрел уважаемую и хлебную профессию. И уважение к Отцу – а на Сицилии это значит больше, чем уважение в западном мире. Уважение на Сицилии значит, что тебя укроют от властей, что бы ты ни совершил, поделятся последним куском хлеба, убьют твоего врага, отдавая долг чести. Иначе здесь не жили.