Своя Беда не тянет

Впрочем, орал он абсолютно справедливые вещи: зачем выскакивать из дома в одном носке, опасаясь, что тебя завалит, но при этом оставаться торчать у подъезда? Народ на приказы отреагировал вяло; топтался, переминался, но от подъездов не отходил.

— Отойти от подъездов! — заорал рупор, и одна из компаний, неохотно привстав, перетащила стол-ящик на пару метров от дома.

— Я не выскочил, — снова начал я, — я…

Мое «ушел» на этот раз перекричал мужик, потерявший Люсю.

— Лю-уся! — крикнул он так, что заглушил ментовский говорильник.

И тогда я понял, что мне сегодня не судьба не только свалить от Беды, но и даже просто сообщить ей об этом. Третью попытку я делать не стал.

Беда шагнула в подъезд.

— Эй! — крикнул ей я — Всем отойти от подъездов!

— Понимаешь, — она развернулась ко мне, ловя очками отсветы от горящих окон, тусклых фонарей и хилого месяца, — понимаешь, мы находимся в центре тектонической плиты, и нам ничего не угрожает. Ну, абсолютно.

— Тогда менты чего носятся? Они чего-то знают! — резонно возразил я, но она уже не слышала, она прыжками через три ступеньки неслась на самый верхний, четвертый этаж.

Я пошел за ней. Поплелся.

Уйду завтра. Утром. Когда она, ежась от холода, выползет из-под одеяла, натянет свитер, джинсы, и, выпив литр крепчайшего кофе без сахара, уедет в свою редакцию. Уйду завтра, завтра уйду.

Дома Беда залезла с ногами на диван и строчила весь вечер в своей тетрадке карандашом. Она выкурила пачку сигарет, и открыла форточку только тогда, когда Рон стал без остановки чихать. Я знаю, она курит так в доме лишь потому, что считает, что я, в прошлом заядлый курильщик, в конце концов, не выдержу и тоже схвачусь за сигарету. Она не понимает две вещи: когда найдешь себя в жизни — не нужны никакие допинги, и нет ничего лучшего, чем не зависеть от своих привычек.

Прошло четыре часа. Толчков больше не было.

Народ разделился на смельчаков, которые вернулись в теплые квартиры, и на смельчаков, которые решили ночевать на морозе, греясь спиртным и теплом от костра. Многие примостились на ночлег в своих машинах. Менты поносились еще по улицам, проорали свой незатейлевый текст и укатили. К двенадцати ночи все угомонились, даже песни у костров стихли.

Соседский телевизор за стенкой подал бодренькие сигналы начала полуночных новостей. Беда посмотрела на меня выжидательно. Я ухмыльнулся и засвистел. Она ухмыльнулась тоже, пожала худыми плечами и пошла на кухню. Хорошо, что свистеть она не умеет.

Запиликал телефон, я сорвал трубку и рявкнул:

— Да!!! Слушаю!

— Элка! — заверещал телефон. — Элка, телека-то у тебя нет! Ты как там, эвакуировалась? Вас трясло? Ужас! В новостях передают, что администрация города просит всех держать наготове документы и деньги, и при новых толчках быть готовыми покинуть дома! Особенно высотные! Элка! Ты не в высотном, но все-таки! По ящику говорят, соберите документы и деньги, слышишь, Элка! Во время толчков меня очень тошнило! И маму тошнило! И соседку Ленку тошнило! А тебя тошнило, Элка?! Тебя тошнило?

Пулеметную очередь по мозгам заело на этом важном вопросе.

— Ну, тошнило тебя, Элка?!

— Меня и сейчас тошнит, — подтвердил я.

— Во! Всех тошнит, Элка! Администрация города просит всех, Элка……

Я хотел сказать, что мы находимся в центре тектонической плиты, но передумал и повесил трубку. Хватит того, что меня тошнило за Элку.

— Глеб! — крикнула Элка с кухни. — Я купила кучу пельменей! Хочешь, сварю? А то ты, бедный, вылакал весь мой кефир с голодухи! Я не успела его выбросить, он просрочен! Тебя не пронесло? Нет? Нет, правда, ты ничего не чувствуешь? От просроченного непременно пронесет! А? Глеб! Не пронесло?

— Пронесло! — заорал я и бросился в туалет.

Туалет в однокомнатной халупе был совмещен с ванной. Я сделал себе ледяной душ и проторчал под ним, пока зубы не стали стучать громче, чем шумела вода.

Спокойно, Бизя, он же Глеб Сергеевич Сазонов, он же бывший Петр Петрович Дроздов. Спокойно, тебя не тошнит, и не пронесло, ты просто очень заводишься от этой длинной, худой, стриженной, вздорной бабы. Заводишься во всех смыслах. Ты не любитель экстрима, ты педагог. Поэтому уйдешь завтра. Красиво, спокойно, не хлопнув дверью, и забросив ключ в почтовый ящик. Надоел, так надоел.

Перед сном, прежде чем упасть рядом со мной на разложенный диван, Беда спросила:

— Ты считаешь, нам правда ничего не грозит?

Я хотел уточнить в каком смысле и что она имеет в виду: стихию или отношения, но не стал этого делать. Какая разница, что имеет она в виду, если у нее от меня сводит скулы?

Я пожал плечами и сказал:

— По ящику передали, что администрация города просит граждан держать наготове деньги и документы.

Беда тоже пожала плечами и сказала:

— Странно. Зима. Сибирь. Землетряс. Странно. Будем спать.

Она плюхнулась рядом со мной с размаху, но вдруг вскочила, разогнув свое длинное тело, и абсолютно голая пошла на кухню.

— На, — принесла она большую чашку.

— Ну, Лю-уся! — проорал белугой мужик за окном.

— Что это? — спросил я, взяв чашку с какой-то светло-желтой жидкостью.