Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс (сборник)

– Налоговая инспекция тебя посетит, если следственным органам помощь не окажешь, – слегка припугнул ее Руслан. Она же взглянула на следователя Мукаева и притворно ахнула:

– Батюшки, не признала! Никак сызнова следователь по мою душу?

– Да, – нехотя кивнул Иван. Хозяйка сразу же засуетилась:

– Чайку не хотите ли? А домишко не мой, нет. Зять построил. Заместо прежней халупы. В Москве он. С дочкой. А здесь, значит, отдыхают. Вот выходной будет, и нагрянут. С компанией, это уж как водится. Шашлыки жарить, водочку пить. Вот завтра и нагрянут.

– Чаю мы не хотим, – отказался за него Свистунов. – Не до чая. Значит, следователь Мукаев заходил к вам не один раз?

Она вздохнула:

– Заходил. Только я уже говорила: ничего не знаю.

– Что, и машины крытые отсюда никогда не выезжают? – усмехнулся Руслан. – Из Нахаловки?

– Как не выезжают? И от меня выезжают. Материал-то все привозят. Строятся-то, почитай, на каждом участке.

– Строятся, значит. А в какой дом этот гражданин, то есть следователь Мукаев, заходил в конце апреля в среду, тоже не припомните?

– А мне, милок, что понедельник, что среда, все едино. Старая я. По воскресеньям в церковь хожу, вот и весь мой праздник. Если колокол в тот день не звонил, так и праздника не было. Может, и среда…

– Господу, значит, молишься? – прищурился Свистунов.

– А как же, милок? Молюсь. За дочку молюсь. Как не молиться-то? Детей ей Бог не послал. Мужа послал, денег много послал, а вот утешения на старости лет ни ей, ни мне. Утешаются вот: строят. Построят – сломают, потом сызнова строят. А я в церковь хожу. Все Господа спрашиваю: за что, мол? Молчит, окаянный. Ох прости, Господи, душу мою грешную! – Она несколько раз торопливо перекрестилась. – Видать, как призовет, так и укажет, за что… А про эту личность сказала бы, да умолчу, – она посмотрела на Мукаева. – Греха на душу брать не хочу. Пусть его Бог судит, не люди. Куда он ходил, к кому, в среду али в пятницу. А то, может, и каждый день.

– Почему же? – выдавил наконец Иван. – Не надо молчать. Если что есть – говорите.

Он уже понял, что услышит о себе очередную гадость. Так оно и вышло.

– А ты, милок, сам должен понимать. Оно, конечно, дело следственное. Но из окон вылезать по ночам, да от чужих жен, это как-то не по-людски.

– Из каких это я вылезал окон? – хрипло спросил он.

– Тебе, милок, лучше знать, из каких.

– Не видели, а говорите.

– Люди видели, они и говорят. А люди врать не будут. Я-то сплю ночами-то.

– А кто не спит?

Она поджала тонкие губы. Покачала головой:

– Да уж вся Нахаловка знает! Да что там! Весь город! А он как невинный младенец глядит! У-у-у! Следователь! Постыдился бы! Все знают, какое ты расследование проводишь! В чьей постели! – постепенно расходилась она.

– Пойдем, – потянул он за рукав Руслана. И повторил: – Пойдем.

Они уже отошли от новенького забора, а старуха все не унималась, бубнила им вслед: «Следователь. Вот она, власть! Налоговой мне грозится! Я вот сама на тебя напишу! Следователь!» А он шел по главной улице и все ждал: сердце подскажет. Но оно молчало. Все вышло просто: в окне, на втором этаже шикарного особняка он увидел очень красивую женщину. И отчего-то задержался. Женщина смотрела на него странно. Испуганно и с ожиданием. Он остановился, поднял голову, улыбнулся:

– Мы знакомы?

У нее были белые волосы. Как снег. И, кажется, некрашеные. Тонкие длинные пальцы, в них сигарета. Глаза голубые, огромные. Лицо бледное, а брови и ресницы угольно-черные. Он подумал, что женщина похожа на вампира. Сходство усиливала алая помада на ее губах. И еще она была почти бестелесной. Не только бледна, но и невероятно худа. Эта женщина его пугала.

– Мы знакомы? – повторил он вопрос.

Женщина вздрогнула, оглянулась, потом выбросила окурок в окно. Окурок перелетел через забор, упал рядом с ним. Она закрыла окно и исчезла в комнате. Он постоял, подождал. Руслан Свистунов нагнулся, поднял окурок. Сказал задумчиво:

– С ментолом. А у вас с красавицей, однако, одинаковые пристрастия. Что, хороша? А? Хороша?

И вдруг она появилась на крыльце. Высокая, худая, тонкая, словно натянутая струна, почти безгрудая, бедра узкие, как у мальчика. Потянулась к нему:

– Иван!

Он в третий раз повторил:

– Мы знакомы?

Она словно споткнулась, опустила руки, оглянулась, проверяя, нет ли кого поблизости, спросила негромко:

– Почему не отвечает твой мобильный телефон? Я звоню, звоню…

И тут из дома раздалось:

– Лора! Куда ты делась? Лора! С кем ты там базаришь?

На крыльце появился плотный потный мужчина с бритой головой и с синей наколкой на плече. Был он по случаю жары в одних семейных трусах, без майки. На трусах резвились забавные разноцветные рыбки. Полосатые. На животе, где ткань натягивалась, они раздувались до неприличия и казались не забавными, а просто жирными.

– Ты, козел! – увидев его, рявкнул мужик. – Тебе че, мало, что ли? Сейчас добавлю!

– Славик, перестань! – тут же вцепилась в плечо бритоголового платиновая блондинка. Ногти у нее были острые и тоже алые.

– Это кто козел, мужик? – ощерившись, шагнул вперед Руслан и руками вцепился в чугунную решетку затейливой калитки.