Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс (сборник)

И тут случилась беда: неурожай. Потом на ферме один за другим стали дохнуть взятые на откорм бычки. Кредиторы засуетились, потребовали полного финансового отчета. Отчет же у Сидорчука был только один: огромный недостроенный особняк в Нахаловке. Все деньги канули туда, как в черную дыру. Выход был один: ликвидировать хозяйство, продать дом, рассчитаться с долгами. Но обратно в грязь не хотелось. Привык быть в деревне человеком, которому завидуют, кланяются и просят в долг. И тут приехал из Москвы на дорогой машине тип, представившийся Алексеем Петровичем. Про Сидорчука приезжий все знал, и это Илью поразило. И предложил ему ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы выпутаться из долгов. Продался Илья легко, все еще находясь в состоянии крайнего изумления. Будто они с Алексеем Петровичем с детства были неразлейвода. Тот умел тонко льстить, знал слабые места Ильи Михайловича, обещал красивых девочек из самой столицы.

И вскоре в огромном особняке Сидорчука разместился цех по производству паленой водки. Инициатива со спиртосодержащими, но ядовитыми жидкостями исходила от самого Сидорчука, он все хотел сэкономить. И дрожал: а если узнает Хозяин? Отравления привлекли внимание правоохранительных органов, приехала комиссия из Москвы. И теперь вот накрыли.

Сидорчук искренне себя жалел. «Ну что мне было делать, а? Что делать? Обстоятельства…» И разводил руками, вздыхая.

«Дежавю, – думал Иван, слушая монотонный рассказ. – Еще и дежавю. Не много ли на мою бедную голову?»

– …не хотел. От отчаяния это.

– Что? – Иван невольно вздрогнул. Это уже что-то новенькое.

– Стрелял от отчаяния. Обещал же, что с гарантией. Ни одного прокола.

– И кто давал тебе зелье? – настороженно спросил Свистунов.

– Он. Алексей Петрович.

– Фамилия, адрес?

– Не спрашивал я. Упакованный мужик. И не блатной. Мне главное, чтобы он деньги привозил. И гарантии. Я всего лишь исполнитель.

– На какой машине он приезжал?

– «Тойота».

– Какая? «Тойот» много.

– «Ленд Крузер». Джип.

– Неплохо! Часто приезжал?

– Нет. Раза два. Потом были курьеры.

– А курьеры ничего не помнят. Значит, признаете, что покушались на жизнь следователя Мукаева?

– Да. Признаю.

– А как насчет Хозяина? Может, ты врешь? Может, ты его видел?

– Не главный я, поймите. Я помещение предоставил. Мне просто не повезло.

– Но когда деньги рекой потекли, небось подумал, что в жилу попал, – усмехнулся Руслан. – И сейчас спокоен. А почему?

Сидорчук оскалился, показал прокуренные зубы:

– А чего мне волноваться? Слово я заветное знаю. Только вам его не скажу.

– «Мы с тобой одной крови», что ли? Маугли, тоже мне! Лягушонок, блин, глазастый! А кому? Кому скажешь? – нагнулся над задержанным Руслан.

– Кому надо. Устал я. Давайте протокол. Подпишу. Устал.

– Ладно, хватит на сегодня, – сказал следователь Мукаев. И повторил: – Хватит. Подписывайте, Илья Михайлович.

Тот взял ручку правой рукой, повертел ее в пальцах, потом переложил в левую. Пока расписывался, Мукаев глаз не отрывал от руки с желтоватыми пальцами. Поинтересовался вскользь:

– Вы что, левша?

Сидорчук вздрогнул и, похоже, испугался. Засуетился, отодвинул протокол, переложил ручку в правую руку, хотел было зачеркнуть свою роспись, потом что-то сообразил и передумал. Заговорил быстро, оправдываясь:

– Не левша, не левша. Это я так. Привычка.

– Привычка?

– Ну не привычка. Это я так. Не левша.

Свистунов нахмурился:

– Ты не темни. Почему ж тогда левой рукой пишешь?

– Да вам-то что?! – дернулся Сидорчук. – Получили – заберите. Не левша я. Уведите меня.

Руслан вызвал конвой, а когда они остались в кабинете вдвоем, спросил:

– Ну, друг детства, что скажешь?

– Разве можно найти этого Алексея Петровича?

– Иголку в стоге сена и то легче, – нахмурился Свистунов. – Если только засаду в Нахаловке устроить и ждать. Зелье-то у них кончилось. Авось привезет.

– А если не привезет?

– То-то и оно. Странная история. Тебе, Ваня, так не показалось? А Сидорчук?

– Что Сидорчук?

– Не вспомнил его?

– Вроде бы вспомнил. Может, я его видел в подвале, когда был в полуобморочном состоянии?

– Может, и так, а может, и нет.

– Ты что-то недоговариваешь. Почему?

– Потому что сам толком ничего не знаю. Ни-че-го.

– Послушай, ты не помнишь, кто повесил зеркало в моем кабинете?

– Как кто? Плотник пришел и повесил.

– А зачем?

– Ты попросил. Кстати, однажды я застал тебя перед этим зеркалом за странным занятием. Вошел без стука и увидел, что ты внимательно изучаешь свою мимику. Вроде как улыбку репетируешь.

– А… когда это было?

– Да дня за два до того, как ты исчез. Странное для тебя занятие: собственную физиономию изучать. Вроде как чего-то в ней не устраивало, потому что ты хмурился. Я спросил в чем дело, и ты мне сказал… Послал, в общем.

– День сегодня тяжелый был, Руслан. Зайдем в «Девятый вал»? Посидим, поужинаем, выпьем.

– Куда-а?

– В ресторан на горе.

– А чего это тебя туда тянет? Зазноба, что ли? И там успел?

– Опять ты за свое! Нет у меня больше никаких женщин. Я, кажется, теперь Зою люблю.

– Чего только в жизни не бывает! – удивился Свистунов. – Что ж, пойдем, обмоем такое дело.

Вечер