Своя радуга

Межислав с опаской посмотрев на незнакомый предмет, взялся за рукоять.

***

В плечах тянуло. руки сводило усталостью, но главное – пальцы. Они немели и мало-помалу разжимались. Медленно по миллиметру сползали с кромки, и ясно было скоро соскользнет один, потом второй, вся рука, и наконец сам он ухнет вниз, в черную бездну. Пол в комнате вдруг разошелся клиньями от центра, отвиснув вниз по стенам. – не простыми плитами опустился, а будто плавными языками загнулся, как живой. Эта "живость" пола его и спасла. С обычной плиты он бы уже давно соскользнул, но эта – за которую успел зацепиться, чуть изогнула свой конец, и он падая, скатываясь успел зацепиться за этот загиб. Но это была только отсрочка, – комната превратилась в туннель, и он висел в нем скребя пальцами по тонкому изгибу. Можно подтянуться, но некуда поставить ногу и не за что ухватится. Так он и висел, раз за разом перехватам поддергивая сползающие пальцы. И под пальцами был сколький металл, – этот пол казалось на мгновение ожил, раскрылся и снова стал обычным железом. Но удивляться не было времени. И главным издевательством во всем этом выглядела отворившаяся – теперь уже над ним – в лишившейся полы комнате, дверь. ОН мог видеть её подняв голову. Недосягаемая, и ведущая неизвестно куда… Он слабел. Он слабел. но висел. И вопил сколько хватало сил.

– Эй! По-мо-ги-те!.. Эй! Помо… – руки почти разжались. Он опять подвернул пальцы. – Помогите же!

– Эй ты! Держись! – Крикнул кто-то сверху. Крикнул не по-русски, и не по-английски, а на языке который он… тоже знал?

Он поднял голову и увидел, что в проеме сверху появилась чья-то физиономия. А потом и еще две.

– Вытащите меня, – крикнул он.

– Погоди… – Лихорадочно заозирался мужик. – Нечем. Веревка нужна.

– Рубахи связать! – сказал другой.

– Точно. – Кивнул первый. – Эй, ты там! Держись. Мы сейчас вервь сладим, быстро.

– Держусь… – Просипел он. – Только держалка… почти кончилась…

Голова исчезла, потянулись секунды, наполненные болью, долгие как годы. Тело вопило, кричало и каждой своей клеткой давало понять, что оно больше не может. Но уж он-то знал, что тело – тот еще лживый скот, и может оно куда больше, а сдаваться любит пораньше. Он висел, и мычал от натуги. И вот рядом с ним наконец повисла связанная их рубах полоса.

– Хватайся! – Крикнули сверху.

– Он схватился в эту тонкую, не ахти как связанную полосу, и его тут же, почти, рывком потащили наверх. Рывком – это хорошо. Только вот его пальцы уже так онемели, что он от того же рывка чуть не слетел с импровизированной веревки, она просто проскользнула в руке. Сверху натужно сипели, и он сипел, и проклятая веревка ускользала, утекала как песок из обессиливших рук. Его почти вытянули, когда рука его рука почти соскользнула, – но тут же чья-то другая кисть мертвой хваткой вцепилась его за запястье и потащила наверх.

Его вытянули, впихнули в проем, и он повалился как тюк картошки, не успев мельком даже рассмотреть своих спасителей. И лежал, уткнувшись лицом в холодный грязный пол, не имея силы даже просто поднять голову, только било судорогами руки.

– Эй, ты как? – Спросил его кто-то сверху.

Он попробовал опереться на руки и встать, но руки просто не держали. И он заворочался по земле бессильным червяком. Крепкие руки подхватили его, перевернули и прислонили к стене. Оттуда он и рассмотрел наконец, судорожно дыша, своих спасителей. Трое обступили его – в такой же одежде как он. Вернее в таких же штанах, и голые по пояс. А рубахи, – один из трех мужиков, поглядывая на него уже мочалил руками узел соединивший рукава двух рубах в спасительную веревку, и пробовал распустить его. Двое опустились над ним.

– Ты в порядке? – спросил его ближний мужик.

– Да… щас… отдышусь… спасибо…