Своих не сдаю

Кранихфельд Макс Душегуб

Ну, сколько, сколько вам учиться?
Когда спадет с глаз пелена?
Что за насильем к вам примчится
Насилье-месть. Слепа она…
Мстить будут всем и без разбора,
Забыв, с чего все началось,
Каков был повод для раздора,
А сколько крови пролилось?
Насилье — первая причина.
Кто его начал? Чья вина?
Что в дом пришла к нам боль-кручина
Смертей бессмысленных полна.
И что за эту месть мы снова
Вдвойне, втройне готовы мстить.
Ведь наша психика готова
К тому, что мы должны убить.
Всех тех, кто сеет смерть невинных,
Ведь оправданий для них нет.
Кто ж сделал первый шаг насилья?
Кто начал? Кто нам даст ответ?

(А. Зубков)

Пролог

— Лицом к стене, — привычно процедил конвоир и, уверенный в полной покорности сопровождаемого, даже не удосужился дождаться выполнения команды, повернулся к двери.

Андрей впрочем, и не думал о возможности хотя бы такого мелкого неподчинения. «Дубаки», так здесь называли прапорщиков ГУИНА, исполнявших в СИЗО роль конвоиров для особо опасных, народ тупой и мстительный, не простят и тени непослушания, а тем более любой попытки подрыва собственного авторитета. Измочалят дубинками в мясо, и никто им не указ, если что, десять человек охотно подтвердят, что ты сам бросился на конвоира, и будут стоять на своем, хоть ты их режь. Круговая порука замкнутой недоступной чужим касты элитных конвойщиков, спаянной общим врагом — арестантами, в нерушимый монолит. Куда там сицилийцам с их омертой.

— Подследственный Снегирев доставлен. Разрешите заводить? — с едва уловимой развязностью, свойственной бывалым ветеранам, распахнув дверь комнаты для допросов, доложил "дубак".

— Да, конечно, пусть зайдет, — приглушенно прозвучал незнакомый голос.

Андрей удивленно поднял привычно опущенную на грудь голову. Голос ведущего его дело следователя, он не спутал бы ни с каким другим при любых обстоятельствах. Наслушался на допросах так, что до конца жизни не забудешь! Выходит в этот раз беседовать с ним будет кто-то другой… К чему бы это? В бедном на события и происшествия зарешеченном мире, любое изменение привычного на много дней вперед расписанного сценария жизни всегда воспринимается с особенной остротой и настороженностью, так как по большей части все перемены здесь бывают к худшему и не несут с собой сидельцу ничего хорошего.

— Заходи! — рявкнул ему прямо в ухо «дубак», сопроводив окрик болезненным тычком в область почек.

Превозмогая внезапно охватившее его чувство робости и боязни ожидающего впереди неизвестного, арестант переступил порог и пристально вгляделся в сидящую за столом облаченную в мятый гражданский пиджак фигуру. Ничего пугающего на первый взгляд в человеке не было. Средних лет, усталое, помятое, будто с перепоя лицо, нервно барабанящие пальцами по столешнице руки. Вот разве что глаза — пустые и равнодушные, какие-то рыбьи, такие же холодные, будто заполненные противной стухшей водой из затянутого зеленой ряской пруда.

— Проходите, Андрей Николаевич, проходите! Что же Вы на пороге стали? Проходите, присаживайтесь. Я старший следователь окружной военной прокуратуры Шинников Валерий Николаевич. Теперь буду вести Ваше дело.

В тюремной системе ни один хозяин кабинета никогда не предложит вам садиться, а только присаживаться. Профессиональная привычка, глупая, пустая, но на уровне подкорки въевшаяся в плоть и кровь.

— Конвоир, Вы свободны. Я вызову, когда закончу.

— Может того…, - неуверенно замялся прапорщик. — Может мне здесь побыть на всякий случай? Он у нас в особо опасных числится. Десантник бывший…

— Свободны, я сказал, прапорщик! — в голосе следователя отчетливо звякнули резкие металлические нотки, и чутко уловивший их прапор поспешил захлопнуть дверь.