Сволочь

— Ноу, — подтвердила бабушка. — Ой, лишенько, що я таке кажу. Все, з мене досить. Спускаємось!

Мы покинули мастерскую и вернулись в фойе.

— Всі нерви мені витріпав, падлюка, — тяжело дыша, проговорила бабушка. — Щоб я ще одного американця до музею пустила. Треба буде внуку написати, щоб він там в армії не про сало думав, а батьківщину як слід від ворогів боронив.

— Sorry, — сказал я.

— Он сожалеет, — объяснил Ярик.

— Сожаліє. Хіба ж так можна знущатися з людей?..

— А давайте он вам что-нибудь в книгу отзывов напишет.

— Хто? Оцей? Йому балакати мало, він ще й писати хоче? Що він там напише?

— Щось гарне. Он хорошо напишет. Приятно же, что даже американцы интересуются Шевченко.

— Гаразд, хай пише. Тільки без матюков. З нього стане. Холера яка…

Она протянула мне книгу отзывов. Я подумал и написал: «The Eleventh Commandment: thou shalt not borrow from the dead. September 29, 1987. Moses».[31]

После истории в музее Ярик несколько раз предлагал мне открыть американский охотничий сезон в центре города, но у меня все не было настроения. Кроме того, я помирился с Дашей — видимо, только для того, чтобы через пару недель снова с ней поссориться. Подобные перепады стали для нас чем-то хроническим, вроде запоев. Как ни странно, первой на мировую всегда шла Даша. При всем своем эгоизме она с чуткостью барометра угадывала мое внутреннее состояние и делала шаг навстречу, но делала его так, словно снисходительно прощала меня. А когда я из ощетинившегося дикобраза превращался в ручного мопса, вновь становилась собой — властной, холодной и неприступной.

Ярика Даша переносила с трудом — непутевый, легкомысленный и совершенно беззлобный, он почему-то приводил ее в бешенство.

— Не понимаю, как ты можешь общаться с этим человеком, — говорила она.

— С ним легко, — отвечал я.

— И все?

— А разве мало?

— По-моему, мало.

— Хорошо. Он смешной, нелепый, безответственный, ленивый, без особых моральных принципов. Этого достаточно?

— Тебе нравятся такие люди?

— Естественно.

— Это как раз противоестественно.

— Для кого как.

— Подобные личности ничего в этой жизни не добьются.

— Зато никого не добьют.

Даша устало вздыхала.

— Я знаю, почему он тебе нравится.

— Почему?

— Потому что ты и сам такой. Беспринципный аморальный тип, начисто лишенный целеустремленности.

— Надеюсь, что так. Любимое занятие принципиальных моралистов — целеустремленно шагать по трупам.

— А твое любимое занятие какое?

— Отпускать на волю воздушные шарики. Им так хочется улететь, а какая-то сволочь держит их за нитку или привязывает к чему-нибудь тяжелому. Одна сила тянет вверх, другая вниз, а в итоге остается одно — бездарно покачиваться из стороны в сторону.

За этими ссорами, институтскими занятиями, частными уроками и прочей суетой как-то быстро и незаметно миновала осень. Роскошная желтизна сменилась удручающей серостью, деревья стали похожи на почерневшие скелеты, мрачными шеренгами выстроившиеся вдоль улиц. В середине декабря насыпало немного снега, но продержался он не больше суток, малодушно растаяв и превратившись в омерзительную слякоть. В один из таких слякотных дней мне снова позвонил Ярик.

— Есть две новости, — сообщил он. — И обе хорошие. С какой начать?

Я подумал и ответил:

— Начни с хорошей.

— Так обе хорошие!

— С обеих и начни.

— Попытаюсь. У отца на работе распределяли путевки. На январь. В Прикарпатье, в Яремче. Ну, это городок такой на Гуцульщине…

— И что?

— Он взял две. Одна — твоя.

— А вторая?

— Путевка?

— Хорошая новость.

— А-а. Здравый смысл победил во мне благородство.

— Это, конечно, радует. И в чем заключается победа?

— Понимаешь, сначала я хотел предложить вторую путевку твоей Даше. А потом подумал: кто ж едет в Тулу со своим самоваром?

— В какую Тулу?

— Я образно. Ехать в Крым или в Карпаты со своей барышней — все равно что прийти в ресторан с докторской колбасой. Короче, благородство побоку, едем вдвоем, ты и я. А уж на месте разгуляемся. Представь: тут слякотный Киев, печальные старушки под зонтами, а там горы, снега и девушки в ярких горнолыжных куртках. Короче, сдадим сессию — и вперед в Прикарпатье, к веселым гуцулам. Только у меня одно условие.

— Ярик, не наглей, — сказал я. — Я еще согласия не дал, а ты мне уже условия ставишь.

— Что значит не дал? — изумился Ярик. — Я ему предлагаю ключи от рая на целую неделю, а он еще раздумывает, брать или не брать. Считай, что это подарок от меня на Новый год.

— Вот как?

— Конечно. Друзья обязаны делать друг другу подарки. Я тебе подарю путевку в Яремче, а ты мне подаришь восемьдесят рублей.

— Почему восемьдесят?

— Это цена путевки. Теперь согласен?

— Горно-снежные девушки, — задумчиво проговорил я, — веселые гуцулы в спортивных куртках… Ладно, согласен. А что за условие?

— Будешь изображать там американца, — радостно объявил Ярик.

— Что?

— Говорю, американца будешь изображать.

— Ярослав, — сказал я, — вы идиот. Засуньте ваши путевки в ридикюль, берите извозчика и езжайте на нем к чертовой матери.

— А в чем, собственно, проблема?