Сволочь

— Обязательно лягу и обязательно посплю. Вот только еще стакан коньяка хлопну и свалюсь. А рассказывать ничего не буду, потому что вам это неинтересно. По глазам вижу, что неинтересно. Она меня, между прочим, солнышком называла. Почему никто из вас никогда не называл меня солнышком? Что, не похож? — Я огляделся в поисках зеркала, не нашел и покачал головой. — Не похож. Лучи опали, одно пятно под глазом. И то какое-то… несолнечное. Но другого повода выпить, кроме как за него, не вижу.

Я откупорил коньяк, налил полстакана, выпил залпом и куда-то рухнул.

После друзья рассказывали мне, что я провалялся у них в общежитии, не просыпаясь, двое суток кряду. По счастью, фокусники мои были и сами людьми не первой трезвости, поэтому не слишком перепугались и не стали поднимать панику. Еще они говорили, будто я во сне бормотал что-то про сучку с кошаком, про то, что меня укротили, про десятку пик, а также просил передать цветы какой-то Наде. Но имя Люсьены якобы не произнес ни разу. Я поверил этому, потому что мне хотелось поверить.

Я был тогда очень молод и, наверно, не очень постоянен, но по-настоящему выбросить из головы Люсьену мне никак не удавалось. Может потому, что я был влюблен в нее, как ни в кого другого до той поры; а может потому, что мы, вопреки известному утверждению, далеко не всегда в ответе за тех, кого приручили, зато с какой-то ревностью, с каким-то извращенным самоуничижением не можем забыть тех, кто приручил нас.

Проклятый горшок (повесть-притча)

На свете не бывает непримечательных городов. Непримечательных деревень — и тех не бывает. Каждое место или даже местечко, построенное и населенное людьми, обязательно в чем-нибудь необычно. Один город до того вызывающе уродлив, что в самом его безобразии проглядывает некий изыск. Другой до того скучен, что скука его кажется чуть ли не родственницей страсти. А третий так на вид обыден, будто хочет сказать: гляди, вот он я, эталон повседневности, мерило неприметности, визитная карточка провинциальности. Окунись в меня, и окажешься в самой гуще захолустной жизни, пойми меня — и постигнешь ее суть.

Расположенный в одной из германских земель городок Хаттенвальд был, впрочем, недостаточно уродлив, чтобы ужасать, и не слишком скучен, ибо в нем имелось все (или почти все), чем может похвастать самый большой город: рестораны, бары, кофейни, а также музей, в котором за все время его существования побывало меньше посетителей, чем в любом из баров за вечер.

Помимо того, городок обладал уникальными особенностями. Во-первых, глава его звался не просто бургомистром, а обер-бургомистром. Во-вторых, неподалеку от ратуши имелись остатки крепостной стены, по утверждению старожилов — древнеримской кладки, хотя городок был основан в десятом веке, и откуда тут взялись древние римляне оставалось загадкой. Впрочем, нельзя требовать даже от старожилов правдивого свидетельства о событиях тысячелетней давности. В-третьих, центральную улицу городка украшали с двух концов парадные арки, выстроенные на манер парижской Триумфальной, но походившие на нее, как стриженый пудель на льва. Кроме того, меннонитская община Хаттенвальда слыла наисуровейшей во всей Германии, и смиренные хаттенвальдские меннониты[39]этим весьма гордились.

Церковь меннонитской общины и прочие культовые сооружения являли собой главную особенность Хаттенвальда. В сравнительно небольшом городке имелись также: католическая церковь, которую, несмотря на скромные размеры и архитектуру, местные католики именовали собором, протестантская кирха, молельный дом свидетелей Иеговы, мусульманская мечеть и синагога, совсем крохотная, ибо на весь Хаттенвальд было всего два иудея. Тем не менее обер-бургомистр, движимый благородной идеей всеобщей справедливости, решил отдать в их распоряжение и перестроить за муниципальный счет здание бывшей копировальной мастерской. Поскольку, повторяю, евреев было всего двое, а по синагогальному уставу непеременно полагались раввин и кантор, этой двоице пришлось распределить вышеупомянутые должности между собой.

На беду у новоявленного кантора совершенно не было голоса — вернее, был, но звуком своим напоминал рев иерихонской трубы. Но и это оказалось не так уж страшно, ибо раввин был туговат на ухо, и оба прекрасно ужились друг с другом в стенах «дома собрания».

В тысячелетней истории Хаттенвальда имелось немало кровавых страниц. На протяжении ряда веков проживавшие здесь католики и протестанты с завидным упорством и методичностью резали друг другу глотки, пока в городок не заносило какого-нибудь иноверца, вздумавшего исповедовать иную религию. Тогда враги на время забывали распри и, объединившись в любви и вере во Христа, сжигали еретика на костре. И лишь очистив город от скверны, снова принимались за старое.