Сволочь

— Да не кто-то, — уже с откровенной насмешкой поправила третья, — она же себя предлагает. Так, что ли?

— А хоть бы и так! — гордо ответила вдова. — Уж лучше я, чем какой-нибудь подзаборник. А не хотите меня — сами приберите своих мужиков к рукам, мне без разницы. Только чтоб ни одна мужская сволочь больше нами не командовала!

Плакальщицы переглянулись.

— Нет, — вздохнула первая, — мне такое не поднять. С одним не знаю, как справиться.

— Ладно, чего уж там, — махнула рукой третья, — сама надумала, сама и берись за вожжи. Ты у нас теперь женщина свободная, сил у тебя хватит.

— Ой, девоньки, — испуганно прижала ладонь к губам вторая, — а мужики-то наши что скажут? А ну как прибьют?..

— Не прибьют, — уверенно заявила вдова. — Посмеются сперва, похихикают — ишь, мол, чего бабы удумали, а потом сами власть отдадут, и с превеликим удовольствием. Оно им надо — за что-то отвечать, о чем-то заботиться? Им бы выпить, пожрать, погулять да поваляться. В семьях-то кто всем заправляет? Мы. Хозяйство они на нас спихнули, а власть и ответственность еще охотней спихнут. Что вы, русских мужиков не знаете?

— Вот тут-то и закавыка, — сказала третья плакальщица. — В общине нашей, православной, не одни русские. И греки есть, и болгары с сербами, и прочие румыны-молдаване. А уж хохлы-то — те с ходу на рожон полезут. А ну как не захотят остаться с нами?

— Не захотят — пусть катятся к чертовой матери, — отрезала вдова. — Скатертью дорожка. Неужто мы сами за себя не постоим?

— Постоим! — в один голос отозвались плакальщицы.

— Вот и я говорю. А они к нам еще сами на карачках приползут.

— Так-то оно так, — покачала головой третья плакальщица, — а только лучше бы вместе. Община у нас невеликая, мусульман куда больше, про католиков с евангелистами уже и не говорю. Зачем нам делиться?

— Тогда пусть нас держатся, — непреклонно ответила вдова.

— Верно! — согласилась первая плакальщица, а вторая согласно кивнула.

— Так и я о том же, — продолжала третья. — Поэтому с ними не кнутом надо, а пряником. Дескать, ничего не навязываем, просто посоветоваться пришли, по-родственному, по-соседски. Чтоб все по справедливости. Но нас-то все равно больше, по-нашему и выйдет, а им уважение.

— Вот ты этим и займись, — велела вдова. — Ты баба хитрая, чтоб похлеще не сказать, а я юлить не умею: такое выложу, что потом назад не запихнешь.

— И не беспокойся, — заверила третья. — Я свое дело знаю. А тебе негоже сейчас такими делами заниматься — у тебя горе.

— Мы все-все сами сделаем, — вновь проникаясь сочувствием к вдове, защебетала вторая. — А ты отдыхай, сил набирайся.

— Ладно, бабы, идите, — махнула рукой вдова. — Я посплю пару часов, а потом за дело — как-никак поминки справить надо.

— А мы-то на что! — встрепенулась первая. — Разве не поможем? Да мы…

— Знаю, — кивнула вдова. — Спасибо вам. Ну, а теперь ступайте с Богом.

Плакальщицы ушли, а вдова, утомленно покачав головой, подошла к комоду, выдвинула ящик, достала пачку сигарет и, присев за стол, закурила, стряхивая пепел прямо на скатерть, хотя вообще-то была женщиной аккуратной. Сигарета слегка подрагивала у нее между пальцами. Другая рука, сжатая в кулак, подпирала подбородок. Глаза ее не отрывались от стены напротив, где в черной рамке с траурной ленточкой наискось висел мужнин портрет. Портрет был черно-белый, а муж на нем — молодой, с задиристой улыбкой и бесшабашным взглядом.

— И после смерти морока мне с тобой, — сказала вдова портрету. — Ну, гляди, встретимся на том свете — я тебе все припомню!..

Тут сигарета выпала из ее пальцев на пол, руки, словно подломившись, упали на стол, голова на руки, и вдова разрыдалась со всей страстью, всей сладостью и всем отчаянием свежего горя.

Отмолившись в мечети за убиенного собрата, мусульманская община — не вся, разумеется, но весомая ее часть, — собралась во дворе дома покойного главы. Сам имам почтил дом своим присутствием, подчеркнув тем самым значимость персоны усопшего и приподняв его, и без того рослого, еще выше в глазах единоверцев.

Двор, до прихода гостей казавшийся просторным и зеленым, разом сжался и куда-то пропал. Пропала и зелень: от бесчисленных, слепящих глаза белизной траурных одежд и трава, и виноградные лозы выглядели пожухшими. Часть гостей, по восточному обычаю, расселись прямо на лужайке, остальные, судя по всему, лица менее почтенные, остались стоять, подпирая спинами ограду и стены дома, словно тот в любое мгновение мог рухнуть от постигшего его обитателей горя. Впрочем, имам тут же уровнял всех собравшихся, призвав их принять киблу[40]и помолиться за того, кто вскоре будет блаженствовать в раю. Когда же те, совершив на коленях молитву, подняли просветленные лица, имам предложил сотворить еще один намаз — обратясь на сей раз к площади перед ратушей. От столь кощунственного предложения, да еще исходящего от имама, смуглые лица благочестивых побледнели. По скорбящей толпе пробежал негодующий ропот, но имам, тонко улыбнувшись, остановил его одним мановением поднятой руки.