СволочЪ (СИ)

Ребята действительно могут успеть. И Маньячина справится. Да и Ринн вроде как что-то там обещала придумать, помнится, а она тоже слов на ветер обычно не бросает. Да, у них у всех может все получиться. Только это ровным счетом ничего не значит.

Потому что это — изначально твоя ошибка, Ларри.

А значит. и расхлебывать тоже тебе.

Выбросив пустую пачку, Ларт захлопнул колпак флаера и аккуратно поднял машину со стоянки. Это была не его машина, и к тому же она совершенно не годилась для того, что он задумал: слишком легкая. Ничего, в Новобокайде полно неохраняемых стоянок, а времени до девяти достаточно. Ларт был уверен, что найдет то, что надо. Обязательно найдет.

Иначе и быть не могло.

***

Бонд по имени Сволочь

Надежда — паршивая штука, она делает слабым и жалким. Когда ее нет, жить становится намного проще. Умирать тоже. Это ли не высший апофеоз свободы, когда тебе больше нечего терять и не на что надеяться? Не надо надеяться. Ни на что. Никогда. Надежда ничего не дает, зато отнимает слишком много, лишает сил и спокойствия, лишает холодной уверенности.

Лишает гордости.

Не надо надеяться. Случилось что-то хорошее? Отлично. Не случилось? Нормально. Если ты не надеялся, что оно случится, не ждал — ты и не огорчишься. Пытка надеждой — одна из самых страшных, на ней ломаются многие. Люди, конечно же. Люди. Киборги слишком расчетливы для надежды.

Сволочь повторял себе это снова и снова. Да, никто не спорит, примерять на себя человеческие маски бывает приятно и интересно. Но глупо заигрываться слишком всерьез, танцевать на граблях и попадаться на свойственные людям эмоции и стереотипы. Особенно на такие, о существовании и всей вредоносности которых ты отлично осведомлен. И о том, к чему они приводят — тоже. Глупо и так по-человечески нерационально.

Однако надежда жила — где-то глубоко внутри. Крохотная, почти невесомая, но все же живая, теплая, дышащая. Трогала тонкими лапками оголенные нервы, заставляя сердце стучать с перебоями. Расправляла тонкие крылышки, щекотала ими горло изнутри — так, что все время хотелось откашляться. Мерзкая штука она, эта надежда.

Надежда жила, когда двое людей вот тут рядом говорили о небывалом, как о чем-то, само собой разумеющемся. Словно иначе и быть не могло. И искренность била под дых, потому что была под сотку. У обоих. Они действительно не понимали — а что в такого в том, чтобы нарушить закон и помочь киборгу? Оба. Для них это было так же естественно, как дышать — никто ведь не задумывается о том, стоит ли делать следующий вдох? А потом один из них сказал: «Ты только глупостей не наделай!» — и они оба шагнули за дверь…

А надежда осталась.

Надежда жила, когда Сволочь стоял у окна, положив ладони на подоконник, и высмеивал сам себя. За эту самую надежду и высмеивал — глупую, нерациональную, ни на чем совершенно не основанную. Весь предыдущий опыт подсказывал (да что там подсказывал — в голос орал!), что надеяться не на что. Глупо. Нерационально. Люди лгут. Даже когда сами себе верят.

Ну что они смогут, эти двое? Даже если они и не врали.

Ладно, ладно! Они не врали, глупо обманывать собственный детектор, они были искренни более чем на восемьдесят процентов каждый. Причем при суммировании почему-то получалось не сто шестьдесят из двухсот, как Сволочь предполагал изначально и как было бы вполне логично, а сто восемьдесят из все тех же двухсот.

И он несколько миллисекунд не мог сообразить, в чем тут подвох. А потом до него дошло.

Двадцать процентов. Максимальная погрешность восприятия. Он сам ее выставил, не собираясь играть в поддавки и давать глупой надежде лишнего шанса. Они были целиком и полностью на его совести, эти двадцать процентов, и суммирование доказало это как нельзя лучше. То самое суммирование, которое он сделал, когда перестала помогать мантра об отсутствии надежды и смысла, на грани веселой истерики сделал, исключительно чтобы лишний раз доказать самому себе собственную же правоту и неправоту этой глупой надежды.

Доказал, называется…

Надежда жила. Даже когда ушел Ларри. Потому что Ларри не виноват — он пытался. Искренне пытался. И искренне же расстроился, когда не получилось.

Надежда жила, когда на дом напротив легли первые солнечные лучи, загудел лифт и на этаже начали хлопать двери. Зарычала кофемашина, перекрыв звонкое хихиканье секретарши и ломающийся басок кого-то из оперов. Надежда жила.

А потом по стене дома напротив неторопливо скользнула изломанная рельефом архитектурных украшений тень, знакомая такая тень с характерным изгибом заостренных крыльев — над крышей их высотки разворачивался, заходя на посадку, флаер «АванGARDа».

Надежда пискнула и умерла…

32 Хорошие копы

Дживс Вустер и Селд Рамштайн