Sweet dream

Однажды, подбрасывая его до дома после работы, водитель Слава небрежно воткнул в губы сигарету, почесал изрытую оспинами щеку и поинтересовался, не правда ли, у Женьки буфера получше будут, чем Светкины? Чтобы хоть что-то сказать, Виталий промямлил, что у него как-то не было возможности исследовать Светкины буфера. Слава понял это по-своему, похихикал и намекнул, что если бы он, Виталий, имел тачку и часто подвозил Светку до дома, то такую возможность имел бы. Ядовито похвалив водителя за расторопность, Виталий с невинным видом спросил, чьи буфера он щупает теперь, когда Светку уволили. Слава сверкнул на него мутно-зеленым глазом и пожал плечами, пробурчав, «мало ли баб на свете, главное, чтоб их было на чем катать». Обратив внимание на видеокассету с голыми задницами, розовеющую в глубине бардачка, Виталий утвердился в мысли, что водитель уже давно сидит на сухом пайке, чередуя правую ладонь с выхлопной трубой своей добитой «Вольво», и дальше его уже не слушал.

Заскучав, Слава пощелкал кнопками радио, попал на Укупника: «Я не насильник, ей-богу, Сима, но жить так дальше невыносимо…» — и тут Виталий наконец не выдержал, заржал.

— Да, попса — это херня, — согласился Слава, переключаясь на радио-шансон. Остаток пути Виталий слушал «гоп-стоп, мы подошли из-за угла, гоп-стоп, ты много на себя взяла» и тактично молчал, улыбаясь в боковое стекло.

Тем не менее, решив, что лишняя реклама ему ни к чему, он предложил Жене перенести перекуры к нему в кабинет. Со временем они там же стали и выпивать, и однажды он, набравшись храбрости, признался ей, что раньше постоянно бухал на работе. И даже траву курил временами. А теперь, сказал он, ему не хочется. Правда, сказано это было уже после второй бутылки. Но, черт, ему и правда не хотелось больше пить в одиночку.

Когда Боня заявил, что алкаши на плакатах ему поднадоели, Виталий взял цифровик и уговорил Женю попозировать ему с бутылкой «Красного золота», стоймя прижатой к груди. Потом обработал изображение в «Фотошопе», разогнал на плакат и показал шефу, пояснив:

— Подпись у нее на майке будет такая: «Держись золотой середины!» Я чуть позже пририсую.

Викторыч повел бровью, побурчал, что он «со своими фрейдистскими штучками когда-нибудь доиграется», но плакат утвердил.

Лето катилось по своим раскаленным рельсам. Офис дремал под музыку Олега Кострова, даже Боня стал заметно добрей и, разговаривая с женой по телефону, почти не орал. Виталий развлекал себя тем, что фотографировал сношающихся на горизонтальных поверхностях мух, а потом пририсовывал им реплики по типу «Ja, ja!», распечатывал на принтере и вешал на стену кабинета. Со временем получилась целая галерея, над которой потешались вся контора.

* * *

Попробовал суп — слишком горячий, обжигает губы. Виталий отставил тарелку, придвинул к себе пюре. Зачерпнул ложкой, перевернул, проследил за тем, как вязкая белая масса стекает обратно в тарелку. Аппетит куда-то ушел, когда — он и сам не заметил. Теперь вид еды вызывал какие-то неприятные ассоциации.

Он посмотрел на буфетчицу — та снова занималась своим кроссвордом. Вот женщина, подумал он. Живет, не тоскует. Ни о чем не думает, депрессий не испытывает. Таких пышек никакая депрессия не берет. И живут они дольше, и к жизни относятся дружелюбно, потому что взгляды уже давно сложились, и никакая реклама им мозги засрать не в состоянии. Другое дело молодежь — они смотрят на гламурных девушек с обложек, истекая слюной. Они начинают жить по нереальным стандартам. Они стремятся к тому, чего не существует, они напропалую фантазируют, они годами делят шкуру неубитого медведя, и они всегда в двух шагах от линии горизонта. Но что в итоге — разочарование, боль, депрессии, суицид…

«Может быть, поэтому я сам решил делать рекламу? — спросил он себя, разглядывая тонкие белые линии на запястьях. — Наверное. Чтобы не быть обманутым, я сам сделался обманщиком. Но решило ли это мои проблемы? Ни на йоту. На самом деле, меня по-прежнему легко обмануть. Но этот не тот обман, не тот сладкий сон, которого я желал бы. Взять вот хотя бы этого чувака, который занял мой любимый столик. Он, наверное, думает, в какой клуб ему податься сегодня вечером. Какую бабу снять. Он даже заранее представляет, как он ее трахает, — но когда он реально будет ее трахать, то представит на ее месте Уму Турман или Ксению Собчак, потому что иначе не сможет кончить. А кончить он захочет непременно на ее лицо, чтобы всё было как в немецкой порнухе — недостижимом идеале его пубертатных фантазий. Этот блондин, как и многие, ему подобные, обманывает сам себя, и поэтому никогда не получит то, чего хочет. Невозможно трахнуть рекламный плакат и невозможно нырнуть в нарисованный океан. Но пока он верит в реальность этого океана, его вселенная устойчива. И он живет полной жизнью. И проживет так еще долго. А я, рисующий эти океаны, я, презирающий его за легковерность и придуманное счастье, ненавижу сам себя, потому что хотел бы оказаться на его месте… Но уже не могу.»