Sweet dreams (СИ)

Финн явно не планирует прекращать всё это, поэтому он слепо тычет рукой по кнопкам, останавливая лифт. Он запрокидывает её голову, и в этот момент они всё-таки прерываются. Милли чувствует, как её грудь быстро поднимается и опускается, а сердце сумасшедше бьётся, отдаваясь ударами в голову; ощущения, будто она пробежала чёртов марафон. Однако она не открывает глаза, предпочитая дожидаться Финна так. И Браун наконец-то слышит его хриплое и тяжёлое дыхание и чувствует, как его лоб уткнулся ей в губы, как будто парень слишком сильно устал, чтобы двигаться.

Через некоторое время она всё-таки открывает глаза, и в этот же момент он выпрямляется, и они смотрят друг другу в глаза. Милли поднимает руки и обхватывает ладонями его щёки, мягко лаская их; его кожа чувствуется иначе, но знакомо, поэтому она посвящает себя тому, чтобы исследовать каждый дюйм этого совершенного лица. Мысленно она отмечает, что его подбородок стал более квадратным, и он действительно выглядит взрослым. Всё верно, он больше не тот маленький мальчик, который встречался с ней в школе, но проблеск этой юношеской красоты до сих пор проскальзывает в его веснушках. Браун всегда любила их, потому что считала их почти произведением искусства, в отличие от самого Финна, который каждый раз смущался и не понимал, чему же так восхищается девушка.

Она неохотно улыбается ему и опускает руки, а потом мягко высвобождается из тюрьмы его объятий, подходит к панели и, как только створки лифта плавно разъезжаются, она уходит, так и не сказав ему больше ни слова. Она слышит, как они сдвигаются обратно; сама Милли сейчас направляется к своей комнате, уже чувствуя, как просыпается внутри неё совесть. Да она же теперь в жизни не посмотрит в глаза Вулфарду!

Когда она заходит в комнату, то испытывает огромное облегчение от того, что Сэди там нет. Она решает просто лечь спать (желательно, навечно), потому что два последних дня были просто сумасшедшими.

К счастью, после нескольких часов сна Милли становится прежней Милли, а та сумасшедшая Милли, которая кричит на родителей и целует Финна в лифте, уже пропала. Девушка называет её Милли-Галлея, так как теперь в следующий раз она появится только через семьдесят шесть лет, и она считает, что так даже лучше.

***

Утро понедельника она проводит, заперевшись в своей комнате из-за того позора, что съедает её изнутри каждый раз, когда она вспоминает о том, что наделала. И это почти невыносимо. Браун пытается думать о чём угодно другом, кроме этого, но всё равно так или иначе её мысли возвращаются к тому, как руки Финна были на её талии, как ощущались его мягкие губы, как он утыкался лицом практически ей в шею, и от этого её сердце буквально выскакивает из груди. Она чувствует, как жар охватывает её тело, а щёки окрашиваются до цвета насыщенного кармина. И ведь это она просто думает обо всём произошедшем! Она чувствует сама себя предателем после того поцелуя, что разделила с Вулфардом, и это печально. Но она ничего не может с собой поделать. Не после того, кем она успела стать. Ведь всё выглядит так неправильно.

В конце концов, она морально настраивает себя на дальнейшее продолжение нормальной — спокойной! — жизни, избегая Финна, что влекло за собой также отказ от общения с друзьями и непосещение групповой терапии. В течение недели Милли изощряется, чтобы не столкнуться ни с кем из парней; каждый раз, когда она замечала кого-то, она сжималась в маленький комочек, отворачивалась и просто сбегала в противоположную сторону. Это было нелепо. Но не нелепее, чем тот неприятный, пугающий и странный разговор в саду и безумный поцелуй в лифте, который заставлял её чувствовать себя неуверенно. Так что теперь ей приходилось корректировать свою рутину, чтобы ни с кем не пересекаться и не разговаривать.

Наталия замечает это и назначает ей внеочередную встречу на следующий понедельник в обед, и Милли послушно приходит.

У Дайер суровый взгляд, как у матери, когда её сын или дочь приходит со школы с плохими отметками, и она даже не приветствует Браун, так что та молча садится в кресло напротив стола куратора и только сейчас чувствует, как же у неё дрожат ноги. Что ж, она готова принять свой выговор. В конце концов, он уже не первый и вряд ли последний.

— Почему ты не ходила на групповую терапию на прошлой неделе? — спрашивает Наталия, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку, приподнимая бровь. — И ты пропустила много приёмов пищи, Милли. — Этот её тон раздражает. — Ты была такой послушной, что я уже хотела вернуть тебе твой телефон, потому что показатели на графиках были отличные, но теперь мне придётся отсрочить это, так как ты полностью съехала и в своём графике, и в диете, и в лечении в целом. Ты больше не подчиняешься установленному расписанию. Что случилось? — О, неужели она думает, что, закатив глаза, она вызовет у неё приступ раскаяния? — Очень жаль, что у тебя не будет стопроцентных показателей к концу месяца.

— Прости.