Сыграй мне смерть по нотам...

– Виктор – необыкновенно хороший человек, – убеждённо заявила Вера Герасимовна. – Он молчалив, но очень чуток. Представь, Альберт там… в стационаре… отказывался от еды. Ничто не помогало – ни гипноз, ни уколы. Он неподвижно лежал и умирал от истощения. Он не хотел жить без своей обожаемой жены – стервы, между нами говоря, хотя о покойниках… И тут пришёл Виктор. Сам пришёл! Из коридора! Его никто не звал! Он разжал черенком ложки челюсти Альберта и положил ему в рот манной каши. Альберт хотел выплюнуть кашу, но Виктор зажал ему рот рукой. Пришлось проглотить. И вдруг Альберт почувствовал радость жизни, её дивный вкус и полную невозможность по своей воле покинуть наш прекрасный мир. Он до сих пор не может без слёз говорить о той минуте! Всю тарелку каши он тогда съел. Потом подошли Тормозов с Пермиловским (эти двое давно дружат и всегда стараются вместе в больницу попасть). Они принесли рулет с маком и банку шпрот. Витя вскрыл банку тем же черенком ложки – он страшно сильный, почти как ты! Альберт съел и шпроты, и рулет. Тогда Витя…

– Всё это очень трогательно, – перебил её Самоваров, – Но скажите на милость, с чего вы взяли, что именно я могу украсить собой компанию умалишённых?

Вера Герасимовна, в сотый раз обтиравшая полотенцем банку с компотом, потупилась:

– Видишь ли, Коля, все они чудные люди, и мы с Альбертом им обязаны, но… всё-таки они не вполне нормальные. Когда они порознь, то вообще никаких проблем: они милы, любезны и абсолютно ничем от нас с тобой не отличаются. Но когда вместе соберутся… Конечно, мне боязно. А с тобой спокойно. Альберт такой деликатный! И со здоровьем не всё у него в порядке, он очень ослаб после парафина… А ты опытный, надёжный, опять же в милиции работал…

– Спасибо за доверие. Вы бы хоть предупредили, какого рода гости у вас будут. Я там, за столом, едва сам не рехнулся, – проворчал Самоваров. – Теперь мне, к сожалению, пора.

– Как пора? – всполошилась Вера Герасимовна. – Они ведь все трое ещё тут! Даже танцы не начались!

– Что? И танцы у вас бывают?

– Коля, не беспокойся, танцует один Тормозов. Вот, кажется, уже…

Из гостиной донёсся сумбурный, но крепкий топот.

– И какой же у него репертуар? – поинтересовался Самоваров.

– Кажется, молдовеняска.

– Ну да, любимая пляска артековцев!

– Ты прав, это что-то из детства, – согласилась Вера Герасимовна. – Это убедительно изложено у Фрейда: подсознание, подавленные желания, комплексы и всё такое.

– Ясно: не давали папа с мамой будущему инженеру отчебучивать молдовеняску. А когда он вырос, она из моды вышла. Поэтому теперь страдают ваши соседи этажом ниже. Жалко, что я не смогу насладиться этим высокохудожественным зрелищем – ухожу.

– Но Коля…

– Мне в библиотеку надо, Настю встретить.

– Зачем? Ещё не очень поздно. Конечно, она такая кокетливая, – ехидно вздохнула Вера Герасимовна. – Что делать! Пойду скажу Вите, что Альберт слаб, и ему нужен покой. Витя отзывчивый: больному поможет, а остальных быстро остальных. Но вечер будет скомкан…

– Святое дело скомкать разнузданную молдовеняску. Там у вас, кажется, из посуды что-то упало – слышите?

Самоваров с удовольствием покинул званый ужин и вышел на мороз. Декабрь в этом году стоял такой холодный, каких не было уже сто шесть лет – так, во всяком случае, сообщили по телевизору. Отменили в школах занятия, в музее срывались экскурсии, на улицах стало мало машин. Безлюдный город стал казаться меньше, приземистей, провинциальней.

Ощущение дурного сна, которое напало на Самоварова во время мальчишника у Веры Герасимовны, сразу выветрилось на морозе. Слишком уж много сил пришлось тратить на передвижение по задубевшему снегу, на проталкивание крови по стынущим жилам.

Бедная Настя чуть ли не с утра сидела в областной библиотеке и выуживала какие-то сведения, нужные ей для дипломной работы. Библиотека, как и музей, вечерами стояла полутёмной – кому захочется в рекордный мороз и на ночь глядя, тащиться куда-то читать книжку! Сейчас в гардеробе, помимо Настиной шубы, болталось ещё три каких-то одеяния. Коллега Веры Герасимовны встретила Самоварова недобрым взглядом – вот, мол, явился на её голову четвёртый ненормальный.

Настя медленно спускалась по широкой полутёмной лестнице. Она сейчас казалась очень бледной, усталой и маленькой. Когда она увидела Самоварова, подпиравшего стену в вестибюле, то сразу бросилась к нему вприпрыжку. В эту минуту даже скупые лампочки в люстре напряглись и мигнули – или Самоварову только показалось? Его накрыло привычной волной радости. Нет ничего лучше, чем когда бросается кто-нибудь вам на шею с разбегу, чмокает куда попадя и говорит всякую смешную ерунду.

С Настей даже мороз показался Самоварову не таким злым. Но всё-таки приятнее было бы сейчас не топать пешком целых, а подъехать на мимоезжем леваке. Как назло, на пустых улицах не попалось им ничего подходящего. Визжал под ногами снег, фонари испускали бледные кисельные круги ничего не озаряющего света, и только розовые буквы «Багатель» на бывшем кинотеатре «Октябрёнок» глядели уверенно и бодро.